Дарвинизм и социальная теория

Дарвинизм о теории естественного отбора. Теория Мальтуса о противоречии «роста народонаселения и роста средств существования» Лишь самые закостенелые мракобесы могли упорно отстаивать до дарвиновского представления. Были раз навсегда устранены идеи о предустановленной богом гармонии и целесообразности жизни

Дарвинизм и социальная теория

В наиболее известном из своих сочинений, «Зоономия или законы органической жизни» («Zoonomia or Дарвин (Darwin), Эразм (1731—1802), дед Чарльза Дарвина и Фр. the Laws of Organic Life», vis I—IV, L., 1794—96; нем. пер.: «Zoonomie», 3 B-de, Hannover, 1795—99), Эразм Дарвин развивает натурфилософское учение об эволюции организмов. Зародыши, по его учению, возникают в виде тончайших волоконец, которые отделяются от нервных окончаний отца и при оплодотворении попадают в яйцо. Этот процесс одинаков для всех животных, которые, полагает Эразм, должны были возникнуть «путем смешения немногих естественных порядков». Под влиянием внешней среды, упражнения и не упражнения органов и др. причин животные развиваются и видоизменяются. Взгляды эти во многом предвосхищают учение Лaмарка, а отчасти и учение Чарльза Дарвина. В поэмах «The Botanic Garden» (L., 1789— 1792) и «The Temple of Nature». Эразм Дарвин в поэтической форме излагает свои естественнонаучные воззрения.

До Дарвина в области указанных проблем господствовали теологические и телеологические взгляды.

 Если в астрономии церковным догмам был нанесен сокрушительный удар еще в 16—17 вв. (Коперник, Галилей), а в геологии—в первую четверть 19 в. (Ляйелл), то в биологии в период, непосредственно предшествовавший Дарвину, церковь и идеалистическая метафизика завоевали себе казалось исключительно прочные позиции. Догматы постоянства видов («мы насчитываем столько видов, сколько их создало вначале бесконечное существо»—Линней) и предустановленной целесообразности строения организмов, делающей их в высшей степени приспособленными для выполнения заранее предначертанных им задач-, владели почти нераздельно умами биологов того времени.

Немногие попытки (Бюффон, Э. Дарпин, Ламарк, Э. Жоффруа-Сент-Илер, Чемберс и др.) пробить брешь в этом мировоззрении сводились большей частью к чисто умозрительным теориям постепенного развития (эволюции) органического мира и сами в значительной мере были пропитаны телеологическими идеями. Притом эти до дарвиновские учения об органической эволюции страдали одним крупным недостатком, препятствовавшим широкому распространению эволюционной идеи: все они так или иначе объясняли эволюцию, но ни одно из них серьезно не пыталось доказать самый факт эволюции.Но именно это и сделал Чарльз Дарвин.

1859—год выхода в свет «Происхождения видов».  Это— является в истории науки столь же великой датой, как 1543, в котором было опубликовано сочинение Коперника «О круговращении небесных тел», и 1686, когда впервые появились «Математические начала натуральной философии» Ньютона. «Происхождение видов» Дарвина нанесло самый решительный и на этот раз окончательный удар религиозным представлениям о природе, —была подорвана вера в божественное происхождение жизни вообще и — что особенно важно — человека. Были раз навсегда устранены идеи о предустановленной богом гармонии и целесообразности жизни, были найдены те естественные законы, по которым жизнь, возникши некогда на земле из неживого, проделала длинный и сложный путь развития, приведший к появлению ныне населяющих землю растений, животных и человека.

Учение Дарвина охватывает огромный материал не только биологического, но и общетеоретического, философского характера. И в этом отношении Дарвинизм есть стройно увязанная философско-биологическая теория. Дарвин не только использовал огромный экспериментальный материал и свои собственные чрезвычайно тщательно проверенные наблюдения, но в своем учении дал широкие методологические обобщения, простирающиеся далеко за пределы непосредственного опыта, непосредственного восприятия действительности. 

Дарвин дал биологии определенное направление, указал пути, по которым она может плодотворно развиваться.

Дарвинизм есть неизменность и постоянство видов. Старая до дарвиновская биология рассматривала свои объекты исследования исключительно пространственное. Время как могущественный фактор формообразования ею совершенно не учитывалось. Отсюда неизменность и постоянство видов. Дарвин же внес в свои исследования новый активный момент—время, и вся картина органического мира получила совершенно иное освещение. Дарвин пишет: «Но может быть спросят, почему еще до самого недавнего времени почти все наиболее выдающиеся из живущих натуралистов и геологов не верили в изменчивость видов?…

 Вера в неподвижность видов была почти неизбежна до тех пор, пока существовало убеждение в краткости истории земли. Наш разум не может схватить полного смысла, связанного с выраждением „миллион лет»; он не может подвести итог и усмотреть конечный результат многочисленных легких изменений, накоплявшихся в течение почти бесчисленных поколений».

 Исторический взгляд на органический мир, введенный Дар вином в биологию, не ограничился одной только областью видообразования.

Сравнительная анатомия, которая явилась для Дарвина одной из скреп в обосновании факта эволюции, в учении Дарвина сама получила совершенно новое освещение. Гомологичные органы, т.е. сходные по строению органы различных животных, в свете нового учения оказались не непонятной игрой природы или осуществлением заранее задуманного божественного плана, а живым свидетелем тесной связи органического мира не только в пространстве, но и во времени.

 Гомология говорит об истории органов, об их динамике. Дарвинизм есть общности происхождения. Дарвин сильно способствовал и развитию учения о клетке. Клеточное строение организмов также свидетельствует об общности роисхождения органического мира. Без исторического или динамического фактора невозможно понять ни многоклеточных существ, ни дифференциации отдельных клеток. Эмбриология, также давшая Дарвину ряд доказательств факта эволюции органического мира, сама оплодотворилась этой теорией и развивается под знаком Дарвинизма. При этим свете онтогенетические процессы представляются нам гораздо более понятными и объяснимыми.

Под живительными лучами учения выросла чрезвычайно высоко также и физиология. Деятельность высших отделов нашей нервной системы, наша сознательная деятельность есть продукт филогении и может быть понята только исторически. В исследовании поведения животных мы добились таких блестящих результатов именно благодаря историческому подходу к этим явлениям.

 Какую бы отрасль биологии ни взять, без исторического метода невозможно разрешить ни одной б. или м. значительной проблемы.

Чарлз Дарвин нанес смертельный удар витализму. Витализм выделяет жизненные явления в особую, абсолютно автономную группу явлений, не связанную с остальным миром, управляемую сверхъестественными, нематериальными силами («энтелехия», «жизненный порыв», «доминанта» и т. д.). Дарвин своим учением показал тесную связь между всеми явлениями природы. Своеобразие жизненных явлений есть результат эволюции материального мира. Дарвин не отрицает этого своеобразия, а дает ему научное объяснение.

Эволюция, по Дарвину, не есть «повторение пройденного», «топтание на месте», а движение вперед, исчезновение одних качеств и возникновение других, образование новых своеобразных явлений, не встречавшихся раньше на более низких этапах развития материального мира. «Своеобразие», «автономность» свойственны материальному миру не только на органической стадии его развития. Каждый этап эволюции материи имеет свою относительную автономность, свою специфичность. Исключительному успеху в распространении идей Дарвина в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что Дарвин косвенно поддержал буржуазию в ее тогдашней оппозиции к дворянско-церковным традициям и религиозным догматам, —однако ненадолго.

Дарвиновская борьба за существование наиболее приспособленных несомненность эволюции. Дарвинизм, стройно увязывающийся с марксизмом в единое учение о развитии — сначала биологическом, затем общественном, отметавший так же, как и марксизм, всякую мистику в объяснении законов этого развития, — был воспринят социализмом как естественное и необходимое дополнение к учению Маркса — Энгельса. Это вызвало немедленную реакцию со стороны буржуазии. Одни ученые (напр. Геккель) стали доказывать, что дарвиновская борьба за существование и переживание наиболее приспособленных—есть учение о господстве аристократии как лучшей, наиболее совершенной части общества, подвергавшейся на протяжении веков отбору и поэтому естественно занимающей господствующее положение (см. об этом подробнее в ст. Борьба за существование); другие (напр. Вирхов) заняли по отношению к Дарвину прямо отрицательную позицию, доказывая его не научность, гипотетичность и т. п.

Однако продолжать борьбу против эволюционного учения как такового, как учения о постепенном развитии органического мира, с каждым годом становилось все труднее. Оплодотворенные трудами великого биолога различные отрасли биологии (сравнительная анатомия, эмбриология, систематика, палеонтология, биогеография и др.) начали усиленно развиваться и доставлять все новые доказательства несомненности эволюции. 

Лишь самые закостенелые мракобесы могли упорно отстаивать до дарвиновские представления.

И в конце концов понятие об эволюции органического мира сделалось совершенно непререкаемым для биологов всех направлений, и даже церковь вынуждена была пойти на компромисс; выступление против эволюционной теории, предпринятое в 1925 и известное под названием обезьяньего процесса, не было и не могло быть поддержано ни одним ученым-биологом.

Скептицизм Вэтсона, выразившийся в утверждении, что в эволюцию можно только верить, нигде, несмотря на большой авторитет этого генетика, не нашел сочувствия. Эволюция есть факт, и приведенные Дарвином доказательства в пользу этого факта поставили его вне всякого спора. В силу этого противники сосредоточили свое внимание на той части учения Дарвина, которая наносила удар телеологическому объяснению целесообразности, на учении об естественном отборе. На смену «устаревшей» теории Дарвина были выдвинуты и продолжают выдвигаться многочисленные теории.

В большинстве случаев они представляют собой либо те или иные поправки и варианты теории естественного отбора, либо же—чаще всего—реакционные виталистические и телеологические концепции, явно возвращающиеся к до дарвиновской теории. В Англии в то время сел. х-во уже перешло в фазу капиталистического способа производства. Мелкое крестьянское хозяйство уже вымирало, крупное землевладение преобладало, являясь для развивающейся промышленности не только поставщиком фабричного сырья, но и производителем пищевых средств для индустриальных районов. В обоих отношениях к сельск. хозяйству предъявлялись высокие требования как количественного, так и качественного порядка.

 Пред сельским хозяйством стояла задача улучшения, усовершенствования пород. Многолетний опыт показывал, что эта задача не может быть разрешена простым улучшением ухода и кормления. Единственным рациональным путем разрешения ее является планомерный отбор на племя животных с наличием необходимых для поставленной цели особенностей (напр. в одном случае тонкошерстных овец, в другом—многошерстных и т. п.).

Метод выведения новых пород путем отбора. Именно потому и мог достигнуть в Англии столь исключительных размеров, что он проводился в крупных хозяйствах, где при наличии большого количества голов скота или огромных партий какого-либо растения возрастала, говоря словами Дарвина, «вероятность появления» тех или иных «полезных или приятных для человека изменений». В результате этого, основанного на изменчивости, искусственного отбора домашних животных и культурных растений получались часто породы, резко отличные от исходных. На глаз зоолога или ботаника они могли расцениваться даже как новые виды (например породы домашних голубей или собак).

Дарвинизм о теории естественного отбора. Теория Мальтуса о противоречии «роста народонаселения и роста средств существования»

Дарвин и начинает с 1837 накапливать данные по этому вопросу. Он прочитывает огромное количество сельскохозяйственных журналов и трудов, вступает в переписку с отдельными животноводами и растениеводами. Если в руках человека отбор может служить столь мощным средством к выведению новых пород, то возникает вопрос: какой фактор в естественных, природных условиях способствует образованию новых видов?. На разрешение этой проблемы Дарвина и натолкнула книга Мальтуса, к-рую он прочитал в 1838. Это не было простой случайностью.

Теория Мальтуса пользовалась чрезвычайной популярностью в англ. буржуазном обществе того времени. «Закон» противоречия между геометрической прогрессией роста народонаселения и якобы арифметической прогрессией роста средств существования был возведен в «вечный закон природы», морально оправдывавший вытеснение крестьянства с земли жестокую эксплуатацию той его части, которая образовывала рабочие кадры в районах развивающейся индустрии. Значение Мальтуса в развитии идей Дарвина неоспоримо, но и сам Дарвин и многие его биографы переоценили это значение.

 По существу, для Дарвина важно было лишь то обстоятельство, что из бесчисленного количества зародышей, производимых на свет каждой самкой, каждым растением, выживает в результате борьбы за существование, достигает половой зрелости и оставляет в свою очередь потомство лишь самое ничтожное число индивидуумов. Решение поставленной задачи было найдено. Для Дарвина стало очевидно, что «при таких условиях полезные изменения должны сохраняться, а бесполезные уничтожаться». Однако лишь в 1842 он решается сделать первый набросок своей теории, который в 1844 он расширяет до объема большого «очерка».

Он познакомил с своей теорией Дж. Гукера, но опубликовать ее все еще не решался, считая, что работа сделана лишь начерно. Лишь в 1856 он принимается за обстоятельное изложение своей теории, а в 1857 посылает американскому ботанику Аза Грею то письмо с обстоятельным изложением своей теории, которое впоследствии послужило документальным доказательством его приоритета в создании теории естественного отбора.

В 1858 англ. натуралист А. Уоллес, находившийся в то время на Малайских островах, прислал Дарвину рукопись своей статьи по вопросу о происхождении видов, из которой видно было, что Уоллес совершенно самостоятельно пришел к той же теории естественного отбора, что и Дарвин. Дарвин передал рукопись Уоллеса Ляйеллу с просьбой опубликовать ее. После долгих убеждений Ляйеллу и Гукеру удалось все же склонить Дарвина к передаче им извлечения из его работы 1844 и письма его к Аза Грею.

Вместе с работой Уоллеса оба эти документа были сообщены в заседании Линнеевского общества в Лондоне 1 июля 1858. Тогда же Дарвин, отказавшись от обстоятельного многотомного изложения своей теории, которое он начал в 1856, приступил к составлению сжатого «извлечения», которое и было опубликовано 24 ноября 1859 под названием «О происхождении видов путем естественного отбора, или сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за существование». («On the Origin of Species by means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life»). Первое изд. в количестве 1.250 экземпляров разошлось в один день. Второе изд. вышло в янв. I860 (3.000 экз.), третье—в апр. 1861 (3.000 экз.).

Первые 9 глав «Происхождения видов» посвящены изложению теории естественного отбора, главы X—XIV—доказательствам эволюции.

 Изложение теории проводится Дарвином в следующем порядке. Всем организмам как в прирученном, так и в естественном состоянии свойственна в большей или меньшей степени изменчивость признаков. Изменчивость эта по б. ч. неопределенна, она может происходить в самых различных направлениях. Человек отбирает для разведения животных и растений экземпляры с изменениями, наиболее для него по той или иной причине выгодными. Скрещивая особей с такими однородными изменениями, он получает расы, в высокой степени приспособленные для выполнения определенных функций. В результате индивидуальной изменчивости в естественных условиях часто трудно бывает установить границы, отделяющие один вид от другого.

Чем разнообразнее условия существования какого ни будь обширного вида, тем большее число разновидностей обнаруживается у него. Животные и растения размножаются в геометрической прогрессии. В результате такого усиленного размножения возникает постоянно и всюду наблюдающаяся борьба за существование. Победа в этой борьбе обеспечивается тем индивидуумам, которые обладают по сравнению с другими представителями своего вида изменениями, предоставляющими им какие-либо преимущества в данных условиях. Эти индивидуумы сохраняют жизнь. Если скрещивание в дальнейшем происходит между особями, из которых оба обладают данным полезным изменением, то в потомстве этот признак усиливается.

Таким путем то или иное отличие постепенно возрастает и распространяется, а это и приводит в конце концов к тому, что разновидности одного вида все более теряют сходство как между собою, так и с исходным видом и превращаются в самостоятельные виды (принцип расхождения признаков). Вот это систематическое конкретное единство изменчивости, наследственности и борьбы за существование Дарвин и назвал естественным отбором, который играет в природе ту же роль, что сознательный искусственный отбор, применяемый человеком в животноводстве и растениеводстве.

Естественный отбор действует «посредством накопления незначительных, последовательных, благоприятных изменений» с крайней медленностью так же, как медленно, незаметно для человеческого глаза изменяются геолого-географические условия. «Окончательный результат естественного отбора выражается в том, что каждое существо обнаруживает стремление сделаться более и более совершенным по отношению к окружающим условиям». Так возникли все те приспособления, которые делают организм как бы удивительно прилаженным к условиям его среды.

Примером может служить хотя бы окраска животных (желтые животные пустыни, белые животные полярных областей, полосатые и пятнистые животные леса, зеленые обитатели травы и т. п.). Совершенно очевидно, что те особи, окраска которых б. или м. резко выделялась на окружающем фоне, должны были погибать от своих врагов, и наоборот хищники с выделяющейся окраской должны были погибать от недостатка добычи, которая вовремя замечала их и скрывалась от них. Так постепенно все более и более подбирались в каждом данном виде животные с наиболее отвечающей условиям их среды окраской.

Заключительная часть первой половины книги посвящена более подробному анализу изменчивости, затруднениям и возражениям против теории естественного отбора, разбору вопроса об инстинкте с точки зрения теории естественного отбора и вопросу о скрещивании. Дарвин не мог еще в то время дать анализа причин изменчивости; он просто принимает ее как факт. Точно так же в отношении наследственности он вынужден ограничиться признанием того, что далеко не все признаки наследуются, но что для его теории существенное значение могут понятно иметь только наследуемые признаки. Из теорий своих предшественников он принимает только ламарковский принцип упражнения и не упражнения органов, которому он придает некоторое, хотя и очень ограниченное значение

Вторая половина книги посвящена рассмотрению самого хода эволюционного развития.

Дарвин подробно останавливается на:

• геологических,
• географических,
• классификационных,
• сравнительно-анатомических и
• эмбриологических доказательствах эволюции.

Если сама по себе идея эволюционного развития и была, как указывалось выше, высказана и до Дарвина, то только теперь, в книге Дарвина, она получила осязательный, исключительный по своей убедительности характер. Дарвин указывает и на те пробелы, какие существовали в его время в ряде доказательств эволюции, и особенно останавливается на неполноте геологической летописи и на малом числе т. н. переходных форм.

После 1859 число этих доказательств неизмеримо возросло, но и до настоящего времени глава о доказательствах эволюции излагается по классическому образцу, предложенному Дарвином. Вокруг «Происхождения видов» завязалась жестокая борьба. Друзья Дарвина, Дж.Гукер и Гексли, взяли на себя защиту его идей Гукер в своем «Введении в Австралийскую флору», вышедшем в дек. 1859, прямо становится на дарвинскую точку зрения. Гексли, по просьбе одного журналиста из «Таймса», составляет для газеты хвалебную рецензию о книге Дарвина.

Гораздо сдержаннее оказался Ляйелл, который лишь в 1863 объявил о своем переходе в лагерь дарвинистов. На Дарвина нападали не только представители церкви, но и многие старые академические ученые (Седжвик, Оуен). В июле 1860 на съезде Британской ассоциации в Оксфорде между анти дарвинистами и сторонниками Дарвина разыгрался решительный бой. От имени первых выступил епископ оксфордский Уилберфорс. Горячую отповедь его язвительным и неприличным нападкам на учение Дарвина дал молодой тогда Гексли.

Учение Дарвина стало быстро распространяться. В Америке этому содействовал Аза Грей, в Германии—Брони и Геккель, в России—Рачинский, Писарев и Тимирязев. Медленнее распространялось учение Дарвина во Франции, где против него выступили многие члены Академии (Флуранс и др.). Как уже указывалось, Дарвин предполагал первоначально изложить свою теорию в многотомном сочинении. «Происхождение видов» было лишь извлечением из него.

Он не оставляет все же начатой работы и в 1860 приступает к подготовке к печати той специальной части, которая была посвящена вопросу об искусственном отборе.

Это сочинение вышло в 1868 под названием «Изменения животных и растений под влиянием одомашнивания» («The Variation of Animals and Plants under Domestication»).

Здесь Дарвин, стоя перед необходимостью сделать более тщательный анализ явлений изменчивости и наследственности, выдвигает свою «временную гипотезу наследственности»—пан генези, которая была отрицательно встречена научной критикой и слабость которой впоследствии он признавал и сам.

Он сделал это умышленно, опасаясь, что его теория и без того встретит немало затруднений для своего распространения. Это было тактической ошибкой, потому что и сторонники и противники не замедлили сами сделать надлежащий вывод. Правда, материала у Дарвина по этому вопросу было в то время немного. В 1863 появляются книги Гексли «О месте человека в природе» и Ляйелла «Древность человека». Литература по этому вопросу увеличивалась с каждым годом, и в 1868 Дарвин решил приступить к обстоятельному сочинению на эту тему. В 1871 выходит его «Происхождение человека и половой отбор»

В котором Дарвин выдвигает дополнительную к естественному отбору теорию полового отбора, играющего существенную роль в развитии вторичных половых признаков. В 1872 он выпускает связанное с предыдущим сочинение «О выражении ощущений у человека и животных», где в мимических мышцах лица и их деятельности находит еще одно подтверждение родства человека с животными.Вид как единство абстрактного и конкретного. борющийся, живущий, рождающийся и умирающий живой коллектив.

 Препятствием к преодолению старого статического метода в биологии было метафизическое понятие вида как чего-то резко ограниченного, замкнутого, неподвижного, стойкого, неизменного. Просто уничтожить это понятие было явно абсурдно. Без него не могла обойтись ни одна отрасль биологии. Систематика, ботаника, зоология, антропология, палеонтология теряли всякий смысл без этого понятия. Понятие вид необходимо было сохранить, но ему нужно было сообщить диалектическое содержание. Надо было это понятие превратить в верное отражение конкретной действительности. А в конкретной жизни каждый вид не только имеет свое определенное лицо, отличающее его от других видов, но находится в постоянном движении, реально существует.

«Вид» не только отвлеченное, собирательное понятие, но и реальный факт.

 Понятие «лошадь» конечно получается путем отвлечения и существует только в нашей голове. «Но отвлеченность общего понятия „лошадь» по отношению к обнимаемым им конкретным частным случаям, —пишет К. А. Тимирязев, —не уничтожает того реального факта, что лошадь как группа сходных существ, т. е. все лошади, резко отличается от других групп сходных между собою существ, каковы осел, зебра, квагга и т. д. Эти грани, эти разорванные звенья органической цепи не внесены человеком в природу, а навязаны ему самой природой. Вида как категории строго определенной, всегда себе равной и неизменной, в природе не существует. Но рядом с этим и совершенно независимо от этого вывода мы должны признать, что виды—в наблюденный нами момент—имеют реальное существование, и это факт, ожидающий объяснения».

Понятие «вид» как верное отражение действительности, стало быть, также должно содержать в себе эти два момента. Понятие «вид» есть и отвлеченное понятие, и отражение реального факта. Только благодаря этому диалектическому преодолению проблемы вида Дарвину удалось сдвинуть биологию с мертвой метафизической точки. Биологический вид, как и общественный класс, представляет собой борющийся, живущий, рождающийся и умирающий живой коллектив.

Единство непрерывности и прерывности (природа не делает скачков),. Дав правильную картину эволюции органического мира, изобразив ее на огромном количестве фактов как единство непрерывности и прерывности, Дарвин все же не дал четкого теоретического оформления того, что так блестяще изобразил. В своих формулировках он расходится с начертанным им самим процессом развития. Он не замечает, что его рассуждения по поводу скачков, внезапных изменений, по сути дела представляют отрицание всей его теории. Но все эти рассуждения чисто формальны, они являются искусственным привеском, инородным телом в его учении, не только не связаны с ним, но даже противоречат ему.

Дарвин считает, что «так как естественный отбор действует исключительно посредством накопления незначительных последовательных благоприятных изменений, то он и не может производить значительных и внезапных превращений. Он подвигается только короткими и медленными шагами. Отсюда правило: Natura non facit saltus (природа не делает скачков), все более и более подтверждающееся по мере расширения наших знаний, становится понятным и на основании этой теории».

Никто иной, как сам Дарвин на длиннейшем ряде самых разнообразных примеров показал несостоятельность этой формулы с фактической стороны. Методологически она также неверна. Отстаивая непрерывность развития, мы становимся на точку зрения исключительно количественного роста и тем самым фактически отрицаем всякую эволюцию. Эволюция организмов таким образом превращается в простое арифметическое сложение или накопление изменений, но не является процессом, качественно перестраивающим органический мир. Между тем эволюция есть прежде всего процесс созидательный, творческий.

Это означает, что на каждом этапе развития возникает что-то такое, чего раньше не было. Эти новые признаки прерывают цепь развития материального мира. Но, с другой стороны, это новое может возникнуть только из старого: из ничего ничто не создается (ex nihilo nihil). В этом отношении эволюция действительно есть непрерывный процесс. Единство прерывности и непрерывности есть характернейший момент эволюционного процесса. Неправильная формулировка, а может быть, и методологическая ошибка Дарвина исторически находит себе некоторое оправдание в той борьбе, которую ему приходилось вести против многочисленных сторонников теории катастроф Кювье.

Дарвиновская теория естественного отбора и проблема органической целесообразности. Организм, орган, ткань становятся целесообразными или нецелесообразными.Простая изменчивость форм не есть еще эволюция. В процессе эволюции организм не только меняет свою форму, но и прилаживается к окружающим условиям. Старый ламарковский принцип автогенетического развития, по которому эволюция происходит якобы на основании прирожденной живым организмам способности к самосовершенствованию, был неприемлем для трезвого ума Дарвина вследствие явно мистического характера этого принципа.

 Причину приспособления Дарвин искал не внутри, а вне организма, в условиях его существования, в естественном отборе.

 Из многочисленных случайных изменений, претерпеваемых живыми организмами, природа сама отбирает организмы с более совершенными изменениями, обрекая на гибель те существа, у которых соответственные органы менее приспособлены, менее совершенны. Дарвиновская теория естественного отбора дала материалистическое объяснение естественной целесообразности организмов. Она изгнала из биологии старую имманентную и трансцендентную телеологию, устранила всякую надобность в т. наз. конечных причинах лейбницевской предустановленной гармонии и тому подобных сверхъестественных «факторах», которыми полна была до дарвиновская биология.

Проблема целесообразности служит краеугольным камнем всякой эволюционной теории, она является основной темой также и Дарвинизма. Как подходит Дарвин к этой проблеме? С точки зрения Дарвинизма целесообразность есть прежде всего не проблема сущности живого, как думают виталисты и номогенетики, а проблема отношения. Само по себе ничто не целесообразно и не нецелесообразно.  Организм, орган, ткань становятся целесообразными или нецелесообразными только в действии, т. е. в их взаимоотношениях и связях с окружающей средой.

Для характеристики целесообразности важен и обязателен не только организм как определенный воздействующий субъект, но и окружающие объекты, на которые организм воздействует. Эти объекты обязательно входят в характеристику целесообразности, как и сам организм. Так, для характеристики целесообразности окраски крыльев какой-нибудь бабочки обязательно нужно иметь в виду не только окраску крыльев, но и фон окружающей обстановки, глаза местных хищников, поедающих бабочек, и проч.

Игнорируя или ограничивая роль естественного отбора в эволюционном процессе, ламаркизм неизбежно вынуждается стать на телеологическую точку зрения в объяснении процессов эволюции. И здесь грани между механо и психо ламаркизмом совершенно стираются. И в самом деле, если допустить, что целесообразные приспособления организма возникли не в результате естественного отбора, а как непосредственная реакция организма на внешние воздействия, то этим самым мы утверждаем, что организм есть система, реагирующая на внешние влияния так, как ему выгоднее всего в этих условиях реагировать.

А это означает не что иное, как утверждение имманентной или, по Бергу, изначальной целесообразности живого. 

С этой точки зрения целесообразность перестает быть проблемой эволюции, а трактуется как проблема жизни вообще, как основное неотделимое свойство живого.
Целесообразность из проблемы отношения (организмов к среде, органов между собою) превращается здесь, как у психо ламаркистов и виталистов, в проблему живого вообще, без всякого отношения живого к окружающим условиям. В этом отношении витализм и ламаркизм говорят на одном языке.

С этой точки зрения остаются совершенно необъяснимыми все нецелесообразные и даже целепротивные образования, очень часто встречающиеся у живых организмов. Откуда могут появиться такие нецелесообразные или вредные для организма образования, если основное свойство организма—всегда реагировать целесообразно? Дарвиновское объяснение органической целесообразности при помощи естественного отбора нанесло сокрушительный удар всяким вольным или невольным телеологическим построениям в биологии.

Развитие не осуществляет никаких предустановленных целей и не определяется никакими целесообразными побуждениями самих организмов. О целесообразности того или иного органа мы судим только в связи с определенными конкретными условиями существования. Если бы развитие условий существования органического мира шло другим путем, то современные формы животного и растительного мира были бы другие и их «определяли» бы иные «цели». Однако Д. бьет и дальше этого. Сведение органической целесообразности к внутренним хим.-физ. процессам из тех соображений, что изучаемое целесообразное приспособление есть только внешнее выражение его внутренней физ.-хим. структуры, является такой же попыткой превратить проблему целесообразности из проблемы отношения в проблему сущности живого.

Физ.- хим. процессы могут объяснить нам структуру или реакцию организма, но совершенно не являются ответом на вопрос, целесообразна ли в данных конкретных условиях для организма его структура или та или иная его реакция. Мы превосходно можем знать строение какого-нибудь органа, но ничего не знать об отношениях этого органа к организму в целом, к окружающей среде. Мы могли бы наприм. хорошо знать анатомическое и даже гистологическое строение аппендикса, но для нас могла остаться неизвестной его роль в общей системе человеческого организма.

Вскрывая физ.-хим. процессы изучаемого органического явления, мы решаем чрезвычайно важную задачу биологии, но не ту, которую мы себе поставили: мы этим углубляем наше познание структуры явления, но не решаем проблемы целесообразности. Единственное правильное рациональное объяснение органической целесообразности дает дарвиновский принцип естественного отбора. В этом объяснении одно из основных достоинств Дарвинизма, что подчеркивает и К. Маркс в своем письме Ф. Лассалю от 16 янв. 1861: «Здесь не только нанесен смертельный „удар телеологии» в естественных науках, но и эмпирически выяснено ее (целесообразности) разумное значение».

С проблемой целесообразности тесно связана проблема случайности.

Поскольку для витализма и ламаркизма органическая целесообразность представляется моментом сущности живого, она неизбежно должна рассматриваться ими как абсолютная необходимость. Дарвиновской «теории случайностей» противопоставляются самые разнообразные «теории закономерностей». Такое противопоставление проистекает из понимания случайности как субъективной категории: в природе, мол, ничто не случайно, все здесь происходит с железной необходимостью. Некоторые явления кажутся нам случайными потому, что нам неизвестны их причины. Одно и то же событие может одному показаться случайностью, поскольку причины этого явления будут от него скрытыми, а другому—необходимостью, поскольку эти причины будут ему известны.

Т. е. случайность не относится к объективным явлениям, а связана с рассуждающим субъектом и зависит от степени ориентировки этого субъекта в явлении. Другими словами, случайность есть субъективная, а не объективная категория. В противоположность этой точке зрения марксизм утверждает, что нельзя проводить резкой грани между случайностью и необходимостью. Случайность не только не исключает необходимости, но всегда связана с ней. Беспричинные случайности не существуют. Но наше знание или незнание этих причин не может объяснить объективного характера случайности. Случайностью мы называем такую внешнюю по отношению к данному явлению причину, которая не связана с внутренним закономерным развитием этого явления, которая не вытекает из него с необходимостью.

Так, из внутренней закономерности семени гороха вытекает с необходимостью, что из этого семени, если оно попадает в благоприятную почву, разовьется горох, но из нее совершенно не вытекает, что этот горох обязательно должен попасть в данную почву, а не в другую, что лето, когда горох этот будет развиваться, будет не сухое, что горох этот обязательно должен созреть в этот день, а не на день раньше или позже.

Горох мог бы совсем и не созреть, если напр. он был бы сорван раньше времени.

 Все эти явления случайны потому, что они не вытекают из внутренних закономерностей развития гороха. Они не обязательны, при известных условиях они могут быть, а при других—нет. Но они объективны, т.е . они действительный факт, имевший место в природе, а не субъективное наше представление.

Эти явления объективно случайны и всегда останутся таковыми, независимо от того, будем ли мы знать причины отдельных рядов, при столкновении или встрече которых возникли данные явления, или знать их не будем. Изменчивость, о которой говорит Дарвин, само собою понятно не беспричинна, но, несомненно, случайна по отношению к среде, в которой она возникла. Ибо из внутренних закономерностей развития среды совершенно не вытекает, чтобы в данное время изменилось именно данное конкретное животное или растение, а не другое, и именно в ту сторону, в которую оно действительно изменилось, а не в другую. Изменчивость организмов идет во все стороны, и совершенно случайно, какая из них в данное время будет лучше всего соответствовать окружающей обстановке, и какая из них будет подхвачена естественным отбором. Из случайных наследственных изменений естественный отбор создает закономерный процесс эволюции органического мира.

 В действительной жизни нет изолированных процессов.

Весь мир связан между собою бесконечным количеством связей. Столкновение этих разнообразных процессов определяет поступательный ход развития, представляющего собою далеко не триумфальное шествие вперед одного единого процесса без всяких отклонений в сторону, без всяких зигзагов. В этом столкновении мыслимы до определенного предела различные эффекты. С этой точки зрения всякая необходимость является в то же время и случайностью. Одна из великих заслуг Дарвина заключается в том, что он изгнал из биологии старое метафизическое представление об абсолютной необходимости, произвольно навязанной природе в виде божественного закона.

Случайные изменения представляют единственный материал, из которого естественный отбор творит закономерный процесс эволюции. В Дарвинизме случайность и закономерность тесно связаны в диалектическом единстве. Правда, у самого Дарвина мы иногда встречаемся с формулировками, не совсем совпадающими с вышеизложенной точкой зрения.

Блестяще нарисовав картину объективной случайности процессов изменчивости, Дарвин в то же время несколько раз подчеркивает, что под случайностью он понимает такое явление, причина которого пока неизвестна, т. е. низводит случайность до субъективного явления, отрицая ее объективность. Дарвин-философ вступает в противоречие с Дарвином-биологом и далеко не в пользу философа. Дарвин-философ стоит на точке зрения противоположной той, которую он как биолог блестяще нарисовал на колоссальном биологическом материале.

Правильно изложив огромный ряд конкретных явлений, Дарвин споткнулся на их обобщающей формулировке, отступив со своих блестящих диалектических позиций на вульгарно механистические. Стихийность диалектики Дарвина дает здесь себя сильно чувствовать. Дарвин много работал над проблемой изменчивости, дал блестящие доказательства факта изменчивости, но все же многие вопросы остались неясными, неразработанными. Проблема изменчивости во всю ширь и глубину была поставлена сначала Вейсманом, а затем Иогансеном и современной генетикой.

 Заслуга Вейсмана заключается в том, что он первый четко разграничил понятия наследственной и ненаследственной изменчивости. До Вейсмана наследственность приобретенного признака считалась само собой разумеющимся фактом. Рассуждения Дарвина о влиянии упражнений на наследственную изменчивость организма являются не чем иным, как утверждением наследственной передачи полученного внешнего раздражения.

Вейсман не только высказал сомнение по поводу положительного решения этого вопроса, но и подверг его уничтожающей критике.

В этом отношении особенного внимания заслуживает прежде всего учение Вейсмана о «зародышевом пути» или о «непрерывности зародышевой плазмы» (см. Вейсман). Еще в 1849, т. е. за 10 лет до выхода в свет дарвиновского «Происхождения видов», была установлена возможность в некоторых случаях отличать в зародыше клетки, образующие в дальнейшем развитии половые клетки, от клеток, служащих для образования тела.

 В 1866 Геннел первый обратил внимание на простой, но чрезвычайно важный факт материальной связи родителей с потомством и различия между индивидуальным и видовым. В 1870 Иегер выступил с учением, утверждавшим, что зародышевая плазма сохраняет свои специфические свойства в течение ряда поколений. Зародышевая плазма по Иегеру при каждом размножении делится на т. наз. онтогенетическую часть, из которой впоследствии развивается особь, и филогенетическую, из которой развивается репродуктивный материал взрослой особи.

Т.е. учение Вейсмана было подготовлено всем ходом развития биологии. В 1882 Вейсман выступил с учением о том, что не организм в целом вырабатывает каждую отдельную клетку, как напр. представляла себе процесс образования зародышевых клеток дарвиновская «временная гипотеза» наследственности, а каждая клетка, в том числе и зародышевая, происходит от предыдущей клетки путем деления. При дроблении яйца не все клетки участвуют в образовании тела вновь развивающегося организма, некоторые из них остаются в резерве и становятся зародышевыми клетками этого же организма. Этот процесс развития зародышевых клеток может быть экспериментально продемонстрирован в ряде групп животного мира.

Чрезвычайно показательный случай раннего обособления половых клеток был в 1891 описан Бовери у Ascaris megalocephala—паразитического червя, живущего в кишечнике лошади. Развитие половых и соматических клеток у аскариды от зародыша до взрослого состояния поддается наблюдению, и таким путем устанавливается материальная связь между следующими друг за другом поколениями. Участвующие в жизненном процессе соматические клетки подвергаются физиологическому истощению, приводящему к смерти, зародышевые же клетки, не принимающие активного участия в функциональных отправлениях организма, потенциально бессмертны.

Открытие зародышевого пути показывает, что сходство между детьми и родителями объясняется не тем, что данные дети произошли от данных родителей, а тем, что и родители и дети являются производными одной и той же зародышевой плазмы. Соматические клетки родителей и соматические клетки детей представляют собою разновременное развитие одной и той же зародышевой плазмы.

Т. е. генетическая связь между сомой и зародышевыми клетками в каждом организме есть связь не пространственная, а временная, не физиологическая, а историческая. Изменение сомы не может дать адекватного изменения зародышевых клеток потому, что между соматическими и половыми клетками нет непосредственной генетической связи.

Все это свидетельствует о том, что говорить о внешнем проявлении (фенотипе) организма, как о реализованном генотипе половых клеток, мы можем только в смысле связи во времени, но не в пространстве, т. е. исторически, но не физиологически. Генотип половых клеток никогда не реализуется в данном организме, он выявляется только в потомстве и то постольку, поскольку переходит в соматические клетки. Если бы генетическая связь между сомой и зародышевыми клетками действительно имела место, то мы должны были бы ожидать, что при пересадке одних частей какого-нибудь организма в другой сросшиеся части могут влиять на наследственное содержание ДРУГ друга. Но этого никогда не бывает.

Когда черенок какого-нибудь фруктового дерева прививается к другому дереву, то признаки плодов привившейся ветки не изменяются от тесной связи с новым деревом и от несомненного физиологического воздействия с его стороны. То же самое относится и к трансплантациям у животных. Гаррисон сращивал части молодых, головастиков болотной и лесной лягушки. Эти головастики отличаются друг от друга как по цвету, так и по другим признакам.

Несмотря на несомненную физиологическую связь между сросшимися частями различных лягушек, каждая часть сохраняет все свои особенности вплоть до взрослого состояния. Нет никакого сомнения в том, что все части организма находятся в тесной анатомической, физиологической и т. п. связи между собою.

Но рассматривая эти связи, мы стоим вне пределов генетики и находимся в области анатомии, физиологии и т. п.

Подобные связи мы устанавливаем не только между половыми и соматическими клетками, но и между каждыми из них в отдельности, с любой частью, .любой тканью и органом животного и растения.

По той напр. причине, что между легкими и сердцем имеется довольно тесная физиологическая связь ни кто не скажет, что от этой связи легкое может превращаться в сердце или наоборот сердце—в легкое. Между тем признания чего-то подобного требуется от нас, когда на основании физиологической связи между сомой и зародышевыми клетками хотят во что бы то ни стало установить и генетическую связь между ними. Иогансен первый установил понятия «фенотип» и «генотип».

Два организма могут иметь совершенно различное наследственное содержание (генотип) при совершенно одинаковом внешнем проявлении их (фенотип). С таким явлением мы напр. встречаемся, когда изучаем с одной стороны гетерозиготные, а с другой— гомозиготные по доминантному признаку формы. Например цвет глаз дрозофилы напрасный цвет следственного строения белый Цвет и дрозофилы строения цвет фенотипически 1 глаз красный цвет 1 будет один и тот же. С другой, стороны, различные по внешнему проявлению особи могут иметь одинаковое наследственное содержание. Так, кактусы под влиянием света изменяют свои плоские отростки в цилиндрические, причем наследственное содержание не меняется. Одинаковые по своему генотипу канарейки в зависимости от пищи могут иметь различный фенотип.

Нельзя по внешнему, проявлению судить о наследственной структуре. Иогансен назвал фенотипом группу особей, кажущихся одинаковыми, независимо от их генетической структуры. В настоящее время под фенотипом обыкновенно понимают совокупность всех признаков данной особи в отличие от генотипа, означающего совокупность ее зачатков или генов. Т. е. каждому организму свойственен один фенотип, в то время как генотипов у него принципиально может быть столько, сколько в нем отдельных клеток, ибо каждая клетка обладает своим набором хромосом и, стало быть, генов, которые могут мутировать независимо от генов остальных клеток и дать генотип, отличный от генотипов других клеток.

В наст, время мы принципиально различаем два генотипа—генотип половых клеток и генотип соматических клеток, которые хотя в подавляющем числе случаев вследствие краткости пути от родителей к детям и совпадают, но тем не менее должны быть принципиально различимы. В первом случае мы имеем наследственный генотип, во втором случае—ненаследственный. Мы можем иметь особь, у которой оба эти генотипа не совпадают друг с другом. Таковы родители всех мутантов. Половые клетки родителей, из которых развиваются мутанты, генотипически отличаются от соматических клеток родителей.

Фенотип или внешнее проявление особи есть реализованный генотип соматических клеток. Характеристику фенотипа индивидуума надо искать не в генотипе его половых клеток, а в генотипе обособившихся от клеток зародышевого пути и развившихся независимо от них соматических клеток.

Все изменения, которые произойдут в этом соматическом генотипе на всем пути его жизни, найдут свое отражение в фенотипе организма. Но эти изменения никакого генетического влияния на генотип половых клеток не окажут, хотя физиологическая связь здесь несомненна. Учение Иогансена о фенотипе и генотипе т.е . также дает отрицательное решение вопроса об унаследовании приобретенных признаков, хотя подходит к этой проблеме с другой стороны, чем учение Вейсмана о зародышевом пути.

Особенно ценное значение в дальнейшем развитии эволюционной мысли получило учение Иогансена о чистых линиях, положившее конец формально-абстрактному подходу к изучению массовых биологических явлений, который особенно ярко процветал в биологии со времени Гальтона и Пирсона, превративших по сути дела законы наследственности в законы математики. Можно и должно разрабатывать массовые биологические явления, явления наследственности при помощи математики, —учит Иогансон, —но мы не можем превратить учение о наследственности в математическую дисциплину. Основной недостаток работ Гальтона, Пирсона и др. заключался в том, что их биометрические исследования производились не на однородном в наследственном отношении материале, что неизбежно должно было привести к неправильным выводам. Иогансен первый показал наследственную неоднородность популяций, т. е. группы особей вида, территориально связанных между собой.

Эти особи могут быть совершенно похожи друг на друга, но их наследственное содержание может оказаться не идентичным.

Разные гены очень часто определяют неотличимые друг от друга признаки.

Так, одна и та же окраска перьев у курицы не всегда есть результат воздействия одних и тех же генов. Т. е. абстрактно-статистический подход к организму без учета его конкретного наследственного содержания приводит к пустым формулам, чрезвычайно далеким от отражения действительности. Статистические исследования, даже безукоризненно правильные, не могут еще считаться генетическими исследованиями. При изучении наследственности надо исходить не из популяций, а из чистых линий, т. е. из выверенного наследственно однородного материала.

При статистическом анализе генетических явлений необходимо предварительно произвести тщательное генетическое исследование изучаемого материала. Только в этом случае вариационная статистика может играть роль полезного метода исследования. В ряде исследований Иогансен показал, что отбор не в силах отклонить в ту или другую сторону среднюю величину чистой линии. Отбор вообще не имеет никакой силы в пределах чистой линии. Отбирая однородно генотипический материал по тому или иному его отклонению от фенотипа, мы в следующем поколении всегда имеем возврат к родительским формам.

Иогансен отбирал в чистой линии фасоли самые крупные и самые мелкие семена, высевал их отдельно и в том и в другом случае неизменно получал возврат к средней линии. Наоборот, в популяции отбор играет чрезвычайно важную роль. В генотипически разнородном материале ему есть где развернуться, у него есть что выбирать, что отсевать. Из всей массы чистых линий отбор будет выбирать отдельные линии, более приспособленные к окружающим условиям, отметая менее приспособленные, и тем самым перемещая в ту или иную сторону среднюю линию популяции. Т.е. Иогансен показал, что то, что мы называем видом, не представляет собою в наследственном отношении однородного материала.

Вид есть смесь, популяция внешне сходных типов (фенотипов), внутренне различных по своим наследственным данным (генотипам). Учение Иогансена о чистых линиях точно определяет границы отбора и в этом отношении оно несомненно является новым словом в Дарвинизме. Оно разбило наивную веру в наследственную передачу индивидуальных признаков, в возможность смешения средней величины чистой линии путем отбора личных признаков, полученных организмом под воздействием среды. Отбор в пределах чистой линии никакой роли не играет. Свою созидательную работу он может совершить только в популяции, т. е. в совокупности организмов с различным наследственным содержанием.

Исследования Иогансена, произведенные в начале нашего века, были проверены над самыми различными животными и растениями, и мы не знаем ни одного отклонения от установленной Иогансеном закономерности. Учение Вейсмана и Иогансена, их категорическое отрицание унаследования приобретенных признаков подводят нас к проблеме физиологических и исторических закономерностей. Настаивая на соматической индукции и отвергая дарвиновское учение о естественном отборе, современные психо-и механо-ламаркисты смешивают две различные вещи—изменчивость и эволюцию. Эволюция организмов есть проблема историческая, а не физиологическая

Хотя и физиологические процессы, несомненно, играют роль в эволюции организмов. Одна изменчивость и даже наследственная изменчивость не есть еще эволюция. Наследственная изменчивость сама по себе есть проблема генетики и включается в эволюционное учение только через учение о естественном отборе. Несколько конкретных примеров помогут нам выяснить принципиальную разницу между физиологическими и историческими закономерностями. Возьмем окраску и форму крыла у бабочки каллимы, удивительно совпадающие с окраской и формой листьев. Физиологическому исследованию подлежит вопрос о том, какие внутренние процессы привели к подобной организации крыла у бабочки.

Проблема же эволюции лежит в другой плоскости. Она ищет ответа на совершенно другой вопрос, а именно на вопрос, почему крылья бабочки по своей окраске и форме совпадают с окраской, и формой листьев. Несомненно, что на процесс образования подобных крыльев большое влияние в числе других факторов среды оказал глаз хищника. Но как влиял этот глаз? Очевидно, мы здесь имеем дело не с физиологическим, не с непосредственным влиянием.

Форма п окраск крыльев сохранились именно потому, что глаз хищника не замечал или плохо замечал их, в противном случае бабочки, обладающие ими, были бы просто съедены. Отбор этих форм, их выживание стали возможны именно потому, что непосредственной, конкретной связи между глазом хищника и бабочкой не существовало. Развитие формы и окраски крыльев бабочки находится в тесной связи и зависимости от развития глаза хищника, от развития формы и окраски листьев, скрывающих бабочку, но эта связь и зависимость совершенно иные, чем связь и зависимость, существующие напр. между лучами солнца и нашим зрением.

Другой пример. Хоботок шмеля удивительно приспособлен к медоносным частям клевера. Другие насекомые не могут достать этого меда. На вопрос, как у шмеля образовался подобный хоботок, могут последовать два принципиально различных ответа. Один ответ: стенки цветка клевера своим постоянным давлением на хоботок шмеля, пытавшегося проникнуть в глубь чашечки за медом, приспособили хоботок к себе, придали ему соответствующую форму. Эти постоянные изменения хоботка (соматические изменения) индуцировались на половые клетки и закреплялись в потомстве. Здесь мы имеем чисто физиологическое объяснение процесса.

Но тогда совершенно непонятно, почему подобный хоботок вырабатывался только у шмеля, ведь несомненно и другие бабочки неоднократно пытались проникнуть своим хоботком в нектарник клевера за нектаром. Другое объяснение, историческое: совершенно независимо от развития медоносных частей клевера среди множества других форм хоботков у шмелей случайно возникла мутация хоботка, лучше других подходившая к форме нектарника клевера.

Естественный отбор подхватил эту мутацию и уничтожил все остальные формы как менее приспособленные.

Связь между развитием хоботка шмеля и развитием нектарника клевера и при этом объяснении является несомненной, но связь эта не непосредственная, не физиологическая, а историческая. Хоботок шмеля изменялся совершенно не потому, что на него давили стенки цветка клевера. Его изменение шло по его собственным закономерностям и определялось его наследственным генотипом. Но клевер кормил не всякого шмеля с любым хоботком.

Подавляющее большинство шмелей гибло из-за отсутствия пищи, оставались только те из них, у кого хоботок мог так или иначе проникнуть в глубь цветка и достать мед. То же самое должно сказать и о развитии цветка клевера. Изменение цветка шло по своим собственным закономерностям и определялось наследственным генотипом клевера. Но шмель опылял не всякий цветок, а только тот, который его кормил, т. е. тот, у которого нектарник был лучше всего приспособлен к его хоботку. Клевер с другой, менее приспособленной к хоботку шмелей, формой медоносных частей оставался неопыленным и выводился из строя, он погибал для эволюционного процесса.

 С точки зрения занимающего нас вопроса о физиологических и исторических закономерностях чрезвычайно интересна эволюция рабочих пчел. Известно, что рабочая пчела снабжена специальными приспособлениями для сбора меда и пыльцы с цветов. Физиологическое объяснение происхождения этих приспособлений будет приблизительно заключаться в следующем: постоянная работа вызывает изменение лапки у рабочей пчелы. Это соматическое изменение физиологическим путем передается в половые клетки, что ведет к стойкому закреплению его в потомстве. Но подобное физиологическое объяснение эволюции лапок рабочей пчелы не выдерживает критики, ибо как известно рабочие пчелы неспособны размножаться и стало быть о передаче потомству приобретенных ими при жизни признаков не может быть и речи.

В размножении участвуют лишь матки и трутни, но эти пчелы никогда не упражняют своих лапок (по крайней мере в том направлении, в каком их упражняют рабочие пчелы), т. к. они не занимаются сбором ни меда ни пыльцы. Эволюция приспособительных органов рабочей пчелы, несомненно, зависит от развития форм и строения кормящих ее цветов. Но эта связь и зависимость опять-таки не непосредственная, не физиологическая. Решающую роль здесь играет отбор, причем отбор не бесплодных рабочих пчел, снабженных приспособительными органами для сбора меда и пыльцы, а плодовитых пчел без этих приспособительных органов, но способных давать в потомстве рабочих пчел, снабженных аппаратом для сбора меда и пыльцы.

Вопрос о физиологических и исторических закономерностях вплотную подводит нас к проблеме внутренних и внешних факторов изменчивости, с одной стороны, и эволюции — с другой, к проблеме, играющей важную роль в споре между дарвинистами и ламаркистами. Каждый организм представляет собой сложившуюся в течение огромного исторического периода живую систему со своими своеобразными закономерностями. Какие операции мы ни произвели бы напр. над икринкой лягушки, мы можем в крайнем случае убить эту икринку, но не изменить ее настолько, чтобы из нее вместо лягушки развилось какое-нибудь другое животное.

 Признаки организма заранее определены наследственными зачатками, передающимися от родителей к детям.

Больше того, не только признаки, но и характер изменчивости этих признаков в значительной степени также определяется состоянием наследственного генотипа, т. е. внутренними закономерностями самой системы, а не внешними, которым в процессе изменчивости принадлежит только роль провоцирующего фактора. Организм—не воск, из которого «всесильная обстановка» может лепить, что ей угодно. Любая мутация, т. е. любое наследственное изменение, может быть вызвана, принципиально говоря, большим количеством самых разнообразных внешних факторов. Напр. изменение обычных красных глаз дрозофилы в белые наблюдалось десятки раз в самых различных условиях, т.е. одно и то же изменение наблюдалось под влиянием различных воздействий различных сред.

Стало быть, не внешняя среда определяла это наследственное изменение, ибо в противном случае мы каждый раз под влиянием другой внешней среды должны были бы получать другую мутацию, а внутренние закономерности, управляющие процессами наследственности дрозофилы. Одно и то же внешнее влияние может вызвать у различных организмов различные наследственные изменения. Рентгенизуя дрозофил, мы получаем в одном опыте, в одной и той же банке у разных мух различные мутации:

1. у одной мухи может оказаться измененной окраска глаз,
2. у другой—их форма,
3. у третьей произойдет изменение крыльев,
4. у четвертой—щетинок,
5. у пятой—брюшка и т. д.

Стало быть, специфическим для процессов изменчивости является не среда, а сама живая система, ее наследственное содержание. Внешние факторы, воздействуя на организм, несомненно, могут его изменить, но характер вызванного ими изменения зависит не от них, а от внутренних закономерностей самого организма.

Наоборот, в эволюционном процессе внешние факторы выступают на первый план в качестве основных определителей процесса. Направление эволюции органического мира дает не изменчивость, а естественный отбор, т. е. вся совокупность внешних условий, в которых обитает изменяющийся органический мир. Одна и та же мутация в разных условиях может иметь различную судьбу. В одних условиях она может оказаться превосходно приспособленной и вытеснить всех соперников, конкурирующих с ней в борьбе за существование, в других условиях она может оказаться совершенно беспомощной, неприспособленной и вытесненной другими. Эволюция в этих случаях пойдет по различным путям.

Бескрылые насекомые не в состоянии выдержать конкуренцию крылатых в условиях жизни на материке, они не могут угнаться за своими соперниками ни в смысле добывания себе пищи ни в смысле ухода от преследования врага и неизбежно должны погибнуть. Другое дело—в условиях жизни на небольших островках вдали от материков. Постоянные ветры заносят далеко в море тех насекомых, которые держатся в воздухе, и в этом отношении крылатые подвержены несравненно большей опасности для жизни, чем бескрылые, и не в состоянии выдержать конкуренцию с ними в жизненной борьбе.

В результате эти насекомые, как менее приспособленные в данных условиях, уступают свое место бескрылым. Т.е . основным рычагом, дающим направление эволюционному процессу, является среда, внешние условия, а не внутренние закономерности, не изменчивость сама по себе.

Конечно, для того чтобы была эволюция, необходим изменяющийся органический мир, но изменчивость сама по себе не есть еще эволюция, она становится ею только под влиянием отбора. Ламаркизм в процессах изменчивости выпячивает роль внешних факторов и не видит определяющей роли внутренних закономерностей, в процессах же эволюции он, наоборот, недооценивает ведущей роли среды, сводят эволюцию к простой изменчивости.

Оба процесса в ламаркистском освещении перевернуты вверх ногами.

Дарвин, сначала довольно неодобрительно отзывавшийся об эволюционной теории своего предшественника Ж. Ламарка, к концу своей жизни стал относиться к ней более доброжелательно. Такая перемена во взглядах Дарвина в значительной степени объясняется попыткой преодолеть некоторые затруднения, выявившиеся в результате дискуссии по поводу его теории. Дарвин первоначально считал, что материал, с которым имеет дело естественный отбор, доставляется случайными индивидуальными изменениями отдельных организмов. Каждое такое единичное изменение подхватывается отбором и в зависимости от степени его приспособленности сохраняется для жизни или уничтожается.

Многие критики Дарвинизма особенно возражали против приписываемого Дарвином именно этой единичной изменчивости огромной роли в процессе эволюции. Сам Дарвин все более и более склонялся считать возражения по этой линии в основном правильными. Особенно убедительной ему показалась критика инженера Дженкина, который простыми арифметическими вычислениями показал, что случайно возникшие единичные изменения, даже самые полезные для их обладателя, не могут сохраниться при наличии свободного скрещивания, а неизбежно должны поглотиться и раствориться в море нормальных особей вида. Свободное скрещивание нивелирует отдельные уклонения, которые де таким образом теряют всякое значение для отбора.

Эта критика заставила Дарвина несколько изменить свою первоначальную точку зрения на значение единичных изменений в эволюционном процессе, и он стал приписывать все большую и большую роль в процессе эволюции массовым отклонениям. А т. к. массовые изменения, всегда возникающие под влиянием внешних воздействий, являются соматическими, а не наследственными изменениями, то, допуская их роль в эволюционном процессе, Дарвин тем самым становился на точку зрения соматической индукции, т.е . склонялся к ламаркистской интерпретации эволюционного процесса, интерпретации, отвергавшейся им самим при первом обосновании его теории. «Поглощающее влияние свободного скрещивания» в пределах вида вынуждало не только Дарвина, но и многих других теоретиков биологии склоняться в сторону ламаркизма.

Современная генетика дает нам ключ к разрешению некоторых трудностей, стоявших перед Дарвином в этом вопросе.

Основная трудность заключалась в том, что старая биология рассматривала «смешение крови» при скрещивании, как действительное «смешение», как действительное органическое растворение одной крови в другой. «Смешение крови» для старых биологов было не образное выражение, а реальный факт. Когда они говорили о растворении новых наследственных изменений при свободном скрещивании, они имели в виду действительное растворение, реальное уничтожение этих изменений.

Современная генетика доказывает, что никакого растворения гена в буквальном смысле нет.

Новая мутация (рецессивная) действительно поглощается видом при свободном скрещивании, но не растворяется, а остается в нем в скрытом, в гетерозиготном состоянии довольно продолжительное время, переходя из поколения в поколение в виде определенного наследственного генотипа. Каждый вид насыщен такими рецессивными мутациями, возникающими у той или другой особи в разное время, но быстро поглощающимися npи свободном скрещивании. Т. е. в каждом виде с течением времени накопляется значительное количество скрытых генов. Вероятность встречи двух одинаковых генов при скрещивании повышается с накоплением повторных генов внутри вида. Время делает свое.

Чем больше мутаций возникает в виде, тем имеется большая вероятность появления повторных мутаций и встречи их при скрещивании. То тут то там начинают появляться гомозиготные формы. И если при этом естественный отбор их не уничтожит, они начинают появляться все чаще и чаще, и производят впечатление массового возникновения мутаций. Чем старше вид, тем он более насыщен скрытыми генами, тем он скорее начинает распадаться на части. Т. е. современная генетика дает простое решение задачи, ставившей Дарвина и других эволюционистов в тупик. Вместе с тем она также показывает, что распространенное мнение о лабильности молодых видов, у которых новые признаки якобы еще не устоялись, не оформились, и об устойчивости старых видов, благодаря достаточному оформлению и закреплению их признаков, —не выдерживает критики.

Генетика доказывает совершенно противоположное: чем старше вид, тем больше он становится внешне наследственно изменчив и стало быть тем больший материал доставляет он естественному отбору. Процесс видообразования становится возможным и неизбежным только после длительной подготовки, после накопления достаточного количества скрытых генов. Возникший новый ген обыкновенно не сразу подпадает под действие отбора, ибо он обыкновенно ничем внешне не проявляется, находясь в скрытом гетерозиготном состоянии.

Болышая или меньшая вероятность возникновения гомозиготных по какому-нибудь ранее поглощенному видом гену форм находится в зависимости не только от возраста вида, но и от его численности. Чем вид количественно меньше, тем больше шансов встречи друг с другом поглощенных генов при скрещивании, хотя, с другой стороны, чем малочисленнее вид, тем меньше он содержит мутаций, тем меньше вероятность их повторности. Оба эти момента уравновешивают друг друга и создают одинаковые преимущества для дальнейшей эволюции, как для многочисленного, так и для малочисленного вида.

 Одно обстоятельство может изменить это соотношение условий в пользу малочисленного сообщества. Таким обстоятельством является изоляция. Под влиянием тех или других причин вид может распасться на отдельные изолированные сообщества. В этом случае частота возникновения мутаций не уменьшается, т. к. не уменьшилась и общая численность вида.

Но зато изолированное положение отдельных групп в той или иной степени затруднит свободу скрещивания. Скрытые в отдельных группах гены станут здесь скорее выявляться, вследствие чего эти изолированные группы начнут, чем дальше, тем больше расходиться между собою не только по своему наследственному содержанию, но и по фенотипу. Мы знаем несколько видов изоляции:

1. физиологическую,
2. географическую и
3. др.

Физиологическая изоляция может быть разного рода. Затруднения для свободного скрещивания могут возникнуть вследствие напр. несовпадения периодов размножения у разных групп вида, территориально даже не разобщенных. Так весенний и осенний нерест у разных групп нашей сельди приводит к изоляции этих групп друг от друга.

Подобного рода изоляция вызывается и сезонным диморфизмом некоторых растений.

 Веттштейн напр. сделал следующее интересное наблюдение. Некоторые виды горечавки (Gentiana), погремка (Alectorolophus) имеют две формы, у кот орых время цветения не совпадает. Одна цветет до сенокоса, другая после него. Близкие виды, растущие в таких местах, где нет сенокоса, встречаются в виде одной формы, цветущей в обычное время. Вмешательство человека, производящего сенокос, разбило мономорфные формы на диморфные, изолировало одну форму от другой, чем содействовало выявлению скрытых в генотипе генов и расщеплению вида.

Особенно важную роль в процессах видообразования играет географическая изоляция. Изучение этого вида изоляции создает необходимость установления новой специальной отрасли биологических знаний, долженствующей иметь крупное теоретическое и практическое значение, —геногеографии. Изучение закономерностей распределения генов по поверхности земли не укладывается в рамки физиологии, ибо речь в данном случае идет не о внутренних физиологических закономерностях организмов. Геногеографию нельзя смешивать также и с отбором, ибо отбор действует на признак, а не на ген. Геногеография имеет свои собственные специфические задачи.

 Она должна ответить на вопрос, под давлением каких причин происходит распространение различных генов по различным группам организмов, рассеянным на земной поверхности, к каким последствиям это распространение приводит, какую роль оно играет в процессе эволюции, что практически сулит нам эта намечающаяся отрасль знания и т. п. Пространственная изоляция, с одной стороны, и постоянный процесс возникновения мутаций в условиях свободного скрещивания— с другой, приводят к различной концентрации различных генов в обособленных различными географическими пунктами группах вида.

 Географическое распространение генов является результатом длительного исторического процесса. История животного и растительного мира записана не только в глубоких пластах земли, чему нас учит палеонтология, но и в путях распространения тех или иных генов, в местах их различных концентраций, в геногеографии. В работах Дарвиниста А. С. Серебровского по геногеографии домашних кур можно найти чрезвычайно много интересных данных, показывающих, как изучение географического распространения отдельных генов приводит к раскрытию путей эволюции их обладателей.

Основным распределяющим фактором является генетическая диффузия, т. е. всасывание отдельных генов в основной массив и медленное равномерное распределение их по всему району. Пока диффузия не привела к равномерному распределению генов, мы всегда можем найти некоторый центр с максимальной концентрацией данных генов, от которого по концентрическим кругам отходят районы со псе меньшей и меньшей концентрацией.

Нахождение и изучение центров концентрации генов имеет не только теоретическое, но и крупное практическое значение. «-В Ливенском центре,—пишет А. Серебровский,— у нас имеется запас (огромный) ценнейших генов (укрупнителей яиц и кур), использовать который мы должны не путем заготовок в этом районе битой птицы, а путем объявления этого района „генетическим заповедником» и развоза оттуда этих ценных генов во все те районы, где они смогут быть утилизированы». В изменении состава генов в данном районе участвуют мутационный процесс и отбор.

 Мутации у отдельных особей возникают случайно. В этом отношении Дарвин совершенно прав, когда утверждает, что естественный отбор основывается на случайных наследственных изменениях отдельных индивидуумов. Но по отношению к популяциям, к большим группам организмов и к виду мутационный процесс перестал уже быть случайностью, он переходит в закономерность. Подобно тому, как каждое случайное опускание в почтовый ящик письма без указания адреса в массовом масштабе создает определенную закономерность (количество писем без указания адреса, опущенных в почтовые ящики, в больших городах при прочих равных условиях пропорционально количеству населения), подобно этому в определенный отрезок времени мутации претерпевает определенный процент генов.

Так, случайные мутационные изменения отдельных индивидуумов в массовом масштабе перерастают в закономерный специфический процесс мутационной изменчивости коллектива. Широко применяющийся уже в наст, время метод искусственного получения мутаций, открытый Моллером, свидетельствует, что причины возникновения мутаций надо искать в окружающей среде. Подтверждение этому мы видим в опытах Бабкока и Коллинса, Ольсона и Льюиса, а также Гансона и Гейса, и некоторых других. Первые два автора подвергли некоторые свои дрозофильные культуры естественной ионизации в железнодорожном тоннеле в С.-Франциско.

Тщательные исследования при помощи электроскопа показали, что степень ионизации в данном тоннеле в два раза выше, чем в лаборатории этих авторов в Берклее. Культуры, воспитывавшиеся в тоннеле, дали гораздо больший процент мутаций (леталей), чем контрольные культуры в лабораторных условиях. Аналогичные результаты дали опыты Гансона и Гейса в одной из шахт Колорадо, где естественная ионизация была гораздо выше, чем в лабораторных условиях в Сен-Луи. То же самое получили и Ольсон и Лыоис в своих исследованиях культур, воспитанных недалеко от свинцовых шахт Миссури. Эти опыты показывают, что мутационный процесс есть не только результат искусственных воздействий, как его пытаются некоторые представить, а широко распространенное в природе явление.

Этот факт следует особенно подчеркнуть в связи с тем, что в последнее время стали появляться высказывания, будто «естественные условия» менее резко влияют на организм, менее «ломают» его, чем искусственная среда, особенно лабораторная рентгенизация, а потому де нельзя придавать мутациям, получаемым в лабораторных условиях, какое-либо значение для эволюционного процесса. Это просто, мол, аномалии, вызванные искусственными условиями, не встречающимися в естественной обстановке, —настоящий же процесс видообразования идет другими, неведомыми нам путями.

Эти высказывания не выдерживают критики не только с точки зрения вышеприведенных опытов.

 Они неприемлемы и с методологической точки зрения. Сразу подметить и уловить какую-нибудь вновь возникшую мутацию в естественных условиях, несомненно, труднее, чем в лаборатории, ибо она теряется среди огромного населения. Процессы поглощения, всасывания, диффузии скрывают эту мутацию от наших глаз, и только после долгого процесса внутренней перестройки популяции эти мутации в гомозиготной форме то тут то там будут вспыхивать на поверхности, производя впечатление внезапной массовой изменчивости. Тот факт, что в естественных условиях редко можно заметить вновь возникшие мутации, совсем не говорит за то, что мутации в природе не возникают.

 Современная генетика показывает, как они возникают и по каким путям они проходят до того, как овладеют видом.

Существует также мнение, что возникающие в лабораторных условиях изменения генов представляют собою болезненный процесс. Мотивом для подобного суждения служит то обстоятельство, что число вредных для организмов мутаций чрезвычайно велико сравнительно с незначительным количеством нейтральных, не говоря уже о полезных. Это обстоятельство также служит для некоторых достаточным основанием. Для отрицания роли мутаций в эволюционном процессе: эволюция, мол, как естественный, закономерный процесс должен базироваться на чем-то «более здоровом», «более естественном».

 Подобная постановка вопроса не выдерживает критики. Любой организм представляет собою чрезвычайно тонкий, на протяжении сотен тысячелетий сложившийся механизм, б. или м. хорошо приспособленный к окружающим его условиям. Вывести этот механизм из «нормального» состояния, «испортить» его гораздо легче, чем «исправить», тем более что процесс изменчивости идет стихийно слепо. Кроме того, далеко не всегда можно в лабораторных условиях судить о полезности, бесполезности или вредности того или иного признака.

Как оценить напр. бескрылость у насекомого? Будет ли это полезная или вредная мутация?

В лабораторных условиях ответить на этот вопрос невозможно. На небольшом острове среди океана «бескрылость» может стать полезной мутацией, т. к. бескрылое насекомое труднее и реже крылатого может быть относимо ветром в океан. На материке же подобная мутация окажется менее приспособленной, чем насекомые, снабженные крыльями, и неизбежно будет сметена отбором.Мы не всегда можем судить о полезности или вредности той или иной мутации еще и потому, что не всякий ген имеет морфологическое выражение. Мы знаем довольно много генов, имеющих чрезвычайно важное значение для организма, но ничем морфологически себя не проявляющих.

Таковы напр. гены, определяющие холодостойкость некоторых злаков или, наоборот, слабую устойчивость их в холодном климате, гены, определяющие природный иммунитет различных организмов к различным инфекциям, и т. п. В лабораторных условиях вновь возникшие, но ничем не выраженные морфологически мутации могут вообще остаться незамеченными в то время, как в естественных условиях они могут оказаться чрезвычайно важными.

Но, несмотря на все это, несомненно, однако, что вредные мутации возникают несравненно чаще полезных. Одних деталей, т.е . генов, убивающих организм, у дрозофилы уже известно несколько сотен. Число открытых новых деталей с каждым днем все возрастает. Мутационный процесс, изменяя закономерности слагавшейся миллионами лет живой системы, в редких случаях может направить ее течение в лучшую для организма сторону. Обыкновенно же он неизбежно должен привести к ухудшению организации. Этим ж объясняется и тот факт, что доминантные мутации встречаются гораздо реже рецессивных.

Доминантная мутация в отличие от рецессивной сразу подпадает под действие естественного отбора, она всегда «на виду», гетерозиготное состояние не может задержать ее проявления, она не в состоянии накопляться и обыкновенно очень скоро уничтожается отбором. В случае же ее полезности она сравнительно быстро вытеснит конкурирующий с ней рецессивный ген и займет его место в качестве равноправного компонента т. н. нормы.. Что касается вопроса о конкретном характере внутренних процессов мутационной изменчивости, то здесь мы прежде всего упираемся в проблему природы и строения гена. К этому вопросу генетика только подходит.

 Несмотря на чрезвычайно важные закономерности, открытые в наст, время исследованиями американских (Демереу, Истер, Антерсон) и советских (А. С. Серебровский и его школа) ученых, мы все еще не можем сказать, что для нас ясны внутренние закономерности мутационной изменчивости. Мы знаем уже много процессов в хромосомном аппарате, обусловливающих характер той или иной мутации, транслокации, нехватки, делегации, реверсы; дупликации и имеем уже некоторые указания экспериментального характера на важную роль этих процессов в эволюции и структуре хромосом.

Так сравнение хромосом крысы и мыши приводит американского автора Т. С. Пайнтера к заключению (1928), что хотя масса хроматина у обоих видов приблизительно одна и та же и число хромосом у них почти одинаково (42 и 40), тем не менее, распределение хроматина между хромосомами очень различно. Этот факт наводит на мысль, что крыса и мышь, по всей вероятности, должны были произойти от какого-то общего ствола.

Распадение этого ствола на отдельные части произошло, по-видимому, вследствие перераспределения хроматина между различными негомологичными хромосомами. Моллер и Пайнтер в общей статье, опубликованной в 1929, снова возвращаются к этому вопросу и подчеркивают важное значение подобных хромосомных изменений в процессах видообразования. «Открытие того, —пишут они, —что подобные разного рода транслокации происходят в результате абсорбции широко рассеянных в природе лучей короткой длины волн, служит хорошим подтверждением такого рода объяснений и заставляет придать ему более общее значение в эволюции видов».

Другим фактором, влияющим на изменчивость генов, является естественный отбор. Некоторые биологи, гл. образом виталисты и ламаркисты, отвергают эту роль отбора, в лучшем случае рассматривая его как пассивный, но не активный фактор эволюции. Естественный отбор утверждают они, сам по себе ничего не создает, в лучшем случае он пассивно отсеивает то, что ему дает мутационный процесс. Такое представление об отборе совершенно неверно. Ибо если бы в действительности даже и было так, т. е. если бы в действительности роль отбора ограничивалась одним только отсеиванием неприспособленных организмов, то и тогда созидательная роль отбора была бы огромна, ибо и в этом случке направление эволюции зависело бы исключительно от отбора. Но, отсеивая неприспособленных, отбор тем самым является единственным поставщиком материала для процессов изменчивости.

И совершенно небезразлично для самой изменчивости, какой материал подпадает под ее действие. В различных внешних условиях из одного и того же исходного материала естественный отбор сохранит различные формы. Дальнейшее изменение этих форм вследствие различия в их генотипическом содержании пойдет разными путями. Естественный отбор т. о. накладывает свою печать не только на эволюцию, но и активно влияет на характер изменчивости. Противники Д. нередко указывают, что теория отбора является «пустой спекуляцией», которой якобы не соответствуют никакие факты конкретной действительности, между тем как истинное естествознание обязано считаться только с фактами. Подобные рассуждения неверны ни с методологической точки зрения ни с фактической стороны.

Правильные логические обобщения и выводы имеют не меньшую достоверность, чем наблюденные факты.

Происхождение человека от человекообразного животного не менее достоверно, чем многие видимые и слышимые явления несмотря на то, что никто никогда непосредственно не видел и наверно не увидит этого превращения животного в человека. Что касается фактической стороны дела, то известно много примеров отбора и в естественных условиях.

Акклиматизированная в Австралии европейская медоносная пчела, снабженная жалом, вытеснила местную пчелу, лишенную этого органа защиты и нападения. Стая пасюков, переплывшая в 1727 Волгу у Астрахани и направившаяся на запад, вступила в борьбу с местной длиннохвостой черной крысой и вытеснила ее. (О наблюдениях Бумпуса над воробьями в новой Англии, опытах Чеснола над богомолами и многих друг, фактах, с несомненностью подтверждающих наличие в природе борьбы за существование и естествен, отбора, см. в статье Борьба за существование).

Возражая против теории естественного отбора, некоторые биологи указывают, что у многих организмов встречаются образования, не только не приносящие никакой пользы данному организму или виду, к которому данный организм принадлежит, но определенно полезные его врагам. К таким образованиям напр. относятся болезненные опухоли, наросты на некоторых растениях, т. н. галлы, образующиеся от ядовитых уколов определенных видов насекомых. Наросты эти служат превосходным убежищем для личинок этих насекомых, где они развиваются и кормятся соками растения до превращения в зрелое насекомое. Стало быть, галлы не только вредны их обладателю, растению, как болезненные опухоли, но чрезвычайно полезны их паразитам, их врагам. Как могли отбираться и развиваться подобные образования, не только невыгодные для их носителя, но полезные врагу, определенно способствующие его выживанию?

Такие факты, если бы подобная интерпретация оказалась верной, представили бы непреодолимые трудности для теории отбора.

Сам Дарвин несколько раз подчеркивает это, но тут же добавляет, что таких фактов он не знает. И вот галлы в глазах виталистов и оказались тем долгожданным фактором, который «опровергает» дарвиновскую теорию отбора. Среди ряда работ, посвященных этому вопросу, особенно выделяются работы виталиста Эриха Бехера, который, рассматривая галлы, как «целесообразность, направленную на обслуживание чужого» (fremddienliche Zweckmässigkeit), говорит о «сверхиндивидуальной душе», которой подчинен весь органический мир. Это «сверхиндивидуальное начало» регулирует взаимоотношения между отдельными видами и индивидуумами, подчиняя личные и даже видовые интересы общему благу.

Только действии этого «альтруистического начала» и можно, по мнению Бехера, объяснить тот удивительный факт, что растение сохраняет и развивает свои болезненные, явно вредные для него, но полезные для его врага опухоли.
Превосходную критику всех этих виталистических построений дает Г. Франкенберг в статье «Не может ли „целесообразность, направленная на обслуживание чужого», возникнуть при помощи отбора?» (1929).

Франкенберг убедительно доказывает, что виталисты поставили весь этот вопрос на голову.

Во взаимоотношениях насекомого и растения они ищут моменты приспособления не у активного насекомого, а у пассивного растения. Франкенберг доказывает, что приспособляется не растение к насекомому, как утверждают Бехер и другие виталисты, а наоборот, насекомое—к растению. Способность насекомого образовывать галлы — наследственна. Эволюция галлов на растениях находится в прямой и непосредственной зависимости от эволюции галлообразующих органов насекомого. Эволюционирует не способность растения производить галлы, все более и более совпадающие с потребностями насекомого, а наоборот, эволюцию претерпевает галлообразующий аппарат насекомого, который совершенствуется под влиянием отбора и благодаря этому вызывает образование на деревьях более совершенных галлов.

Франкенберг удачно сравнивает отношение между насекомыми, образующими нарост на дереве, и самим деревом с отношением между совершенствующимся пианистом и фортепиано. Совершенствуясь в игре, пианист научается вызывать более тонкие и более совершенные звучания. В данном случае совершенствуется очевидно только пианист, говорить же об эволюции фортепиано нелепо, хотя звуки, срывающиеся сейчас с его струн, звучат несомненно более совершенно и более зрело, чем раньше. В процессе эволюции некоторые виды насекомых приобрели свойство вызывать у некоторых видов растений болезненные наросты. Насекомые воспользовались этими наростами в качестве убежища для своего потомства. Это свойство, т. е. оказалось полезным для данных видов насекомых.

Отбор подхватил его как полезное приспособление и совершенствует.

 Причины развития галлов, их прилаженность к обитающим в них личинкам насекомых надо, следовательно, искать в дарвиновском отборе, а не в «сверхиндивидуальной душе», выдуманной Бехером. Объяснение простое, но вместе с тем убийственное для витализма. Современная генетика вскрывает чрезвычайно интересную связь между генотипом, фенотипом и отбором. Для эволюционного процесса, ведущей закономерностью которого является естественный отбор, важны исключительно наследственные, генотипические изменения, фенотипическая изменчивость в эволюции никакой роли не играет. Между тем естественный отбор действует не на генотип, а на внешние признаки—на фенотип. Под влиянием этого основного фактора эволюции происходит отбор организмов не по их генотипам, а по фенотипам.

А это вносит некоторый корректив в наши прежние представления о самом отборе. Само собою разумеется, основное утверждение Д., что эволюция организмов происходит под влиянием отбора и что эта эволюция и есть эволюция наследственного генотипа, остается в силе и по сей день. Но современная генетика утверждает, что отбор, по фенотипам не всегда соответствует отбору по генотипам, ибо один и тот же признак может определяться различными генами. Одна и та же окраска оперения у кур может зависеть от самых различных генов. Белые глаза у дрозофилы обыкновенно зависят от наличия в половой хромосоме гена white. Но тот Hie белый цвет глаз у дрозофилы может быть вызван совокупным действием двух других генов—гена apricot и гена vermilion или гена apricot и гена ruby.

Ген eyeless, лишающий дрозофилу ее глаз, может быть подавлен совокупным действием других генов, и тогда муха даже при наличии гена eyeless будет иметь нормальные глаза. Из этого следует, что одно и то же фенотишческое проявление нормальных глаз у дрозофилы может быть вызвано совершенно различным генотипическим содержанием. В одном случае нормальные глаза будут определяться геном «нормальных глаз», в другом—совокупным действием гена «безглазости» (eyeless) и некоторых других определенных генов. Естественный отбор в том и другом случае будет действовать совершенно одинаково.

Ему безразлично, какой генотип лежит в основании того или иного признака. Ему важен признак, а не зачаток, и в зависимости от конкретных условий он будет этот признак отбирать или уничтожать. Из этого следует, что по одному и тому же признаку могут отбираться совершенно различные генотипы. Мы думаем, что если проанализировать т. н. параллельные мутации у различных изолированных групп одного и того же вида с точки зрения их генотипа, то навряд ли мы всегда найдем у них одно и то же наследственное содержание. Еще меньше оснований ждать постоянного нахождения идентичных изменений в генотипах разных видов, родов, семейств и др. при сходной направленности путей эволюции их фенотипов. По данным академика Н. И. Вавилова, с продвижением к северу сокращают свой период вегетации такие различные растения, как пшеница, рожь, овес, ячмень, горох, чечевица, вика, мак, лен, рыжик, горчица, сурепка, рапс.

Классовую рознь и разделение общества на эксплуататоров и эксплуатируемых пытаются объяснить законом естественного отбора,

Предположить, что при этом мы у всех этих растений имеем одно и то же качественное состояние генотипа, совершенно невозможно. Ортогенез, говорящий об определенной направленности путей изменчивости, не различает эти два не всегда совпадающих процесса: процесс эволюции фенотипа и процесс эволюции генотипа. Противники теории естественного отбора в своей критике Дарвинизма часто указывали, что мелкие незначительные изменения организмов не могут иметь серьезного значения в борьбе за существование, и тем не менее они сохраняются. Этим указывают они, каждому организму угрожают такие серьезные опасности, что ничтожные преимущества, которые представляют многие признаки, не могут играть роли в этой борьбе: мелкие усовершенствования не могут закрепиться при помощи отбора.

Эти факты действительно являлись долгое время существенным затруднением для дарвиновской теории эволюции. Но в наст, время генетика дала решение и этой проблемы. Свободное скрещивание и процессы поглощения объясняют и это на первый взгляд непонятное явление. Ни одна мутация, даже самая ничтожная, если она не уничтожена при своем появлении отбором, не теряется видом.

 Все мутации всасываются им, как вода губкой, и как бы ничтожны они ни были по своему значению, они выбьются наружу через ряд поколений и распространятся по всему виду, если этому не будет препятствовать отбор. То же самое нужно сказать и о мутациях, не являющихся ни полезными, ни вредными. Для их обладателя. Они также не теряются для вида. Они накопляются поколениями, веками и в конце концов выявляются.

Другой процесс, способствующий сохранению нейтральных и нередко даже вредных признаков, есть процесс соотносительной изменчивости. Один и тот же ген обыкновенно воздействует на значительное количество признаков. Это т. н. плейотропное действие гена может различным образом отразиться на различных признаках, на которые воздействует этот ген. От одного и того же воздействия одни признаки могут оказаться полезными, другие менее полезными, а третьи—совсем не полезными и даже вредными. Если в данных условиях для отбора окажется решающим полезный признак, его обладатель сохранится, но вместе с тем сохранятся и другие признаки, обусловленные тем, же геном, т. е. в данном случае и бесполезные и даже вредные.

Сохранению нейтральных или даже вредных признаков может способствовать также сцепление генов. Ген, вызывающий полезный признак, может быть пространственно тесно связан с «нейтральным» или даже «вредным» геном. Идущий по полезному признаку отбор будет захватывать и другие гены, связанные с геном, вызывающим полезный признак. Под Эволюционной теорией понимают обычно биологическое учение о закономерностях происхождения и развития органической природы, т. е. растений и животных. В других областях естествознания эволюционные идеи также приобрели величайшее значение.

 Однако в биологии они выделились в столь обширную область исследования, что пронизали решительно все биологические дисциплины, определив и самый характер их развития в 19 и 20 вв. Об эволюционных идеях в астрономии, геологии и т. д. Теория развития является составной частью и одним из важнейших, ведущих элементов каждой современной науки, основное требование к-рой заключается в рассмотрении каждого предмета, каждого явления в природе и в человеческом обществе в его развитии. Это относится в такой же мере к биологии, как и к астрономии,-геологии, истории, политэкономии и т. д.

Современная астрономия напр. совершенно немыслима без теории происхождения и развития звезд и туманностей; невозможно представить себе современную геологию без теории развития земли, современную технику’—без теории развития орудий производства (машин и др.), современную биологию— без теории развития растений и животных, и т. Д. Необходимо различать наиболее общие закономерности развития, свойственные всем без исключения формам движения материи, и специфические закономерности развития, свойственные лишь отдельным формам движения материи. Первые—общие закономерности развития—нашли себе наиболее полное и последовательное выражение в законах материалистической диалектики.

Именно этими законами выражается развитие любого процесса, любого явления в природе и в человеческом обществе. Однако в различных областях действительности эти законы реализуются различно, сообразно особенностям той или иной конкретной формы движения материи. Развитие совершается диалектически как в неорганической и органической природе, так и в человеческом обществе; однако закономерности развития неорганической природы отличны от закономерностей развития органической природы, закономерности развития человеческого общества отличны от закономерностей развития неорганической и органической природы и не приложимы к процессам и явлениям в природе.

Так. обр. материалистическая диалектика, является методологией, теорией познания всей науки в целом и каждой отрасли в отдельности, между тем как специальные законы развития, свойственные лишь определенным областям действительности, могут быть применены лишь в данной области исследования и не могут быть перенесены в другие области.

Так, в развитии органической природы огромное значение имеют такие закономерности, как борьба за существование, естественный отбор и другие. Эти закономерности в том специфическом виде, в каком они свойственны лишь, органической природе, не имеют места ни в неорганической природе, ни в человеческом обществе и, следовательно, не применимы к этим последним областям действительности и не могут быть в них перенесены. Непонимание или сознательное игнорирование этого обстоятельства приводит к тому, что явления в человеческом обществе некоторые ученые пытаются объяснить законами физики, химии или биологии;

Классовую борьбу в человеческом обществе пытаются подвести под формулу борьбы за существование

 В мире растений и животных; А .законы народонаселения в человеческом обществе— . законами размножения животных и т. д. Такие попытки неоднократно делались в прошлом и нередко повторяются и ныне многими буржуазными учеными, у которых перенесение законов развития растений и животных на человеческое общество обычно сопровождается самыми реакционными выводами. Не всякая теория развития правильно отражает действительный процесс развития, будь то в природе или в человеческом, обществе. Исторически сложилось два основных направления, две концепции в учении о развитии:

1. «вульгарный эволюционизм» и
2. диалектическое учение о развитии.

Большинство буржуазных ученых процесс развития в природе и в человеческом обществе трактует очень упрощенно (вульгарно) как медленное, постепенное развитие, исключающее скачки, перерывы постепенности, т. е. как процесс преимущественно количественный, в котором все качественные изменения сводятся к изменениям количественным.

Так. обр. вульгарные эволюционисты по существу исключают всякое развитие, ибо простое повторение, уменьшение или увеличение одного и того же не есть процесс развития, оно не дает ничего нового. Вульгарный эволюционизм и есть та концепция развития, про которую В. И. Ленин писал, что «она мертва, бедна, суха». В действительности в процессе развития на каждой определенной ступени из старого возникает нечто новое, количественные изменения на определенной ступени превращаются в изменения качественные, непрерывный процесс прерывается в тех узловых пунктах, в которых «внезапно», путем скачка, из старого возникает новое.

При этом основным источником развития являются внутренние противоречия самой изменяющейся системы (организма, разновидности, вида и т. д.)—противоречия наследственности и изменчивости, жизни и смерти, ассимиляции и диссимиляции и т. д. Уже появление новой особенности, нового признака у организма делает его отличным от исходной формы и от ему подобных организмов. А эти индивидуальные особенности, если они суммируются в определенном направлении, на известной ступени развития превращаются из отличий индивидуальных в особенности видовые. Действительное развитие в природе и в человеческом обществе оказывается таким образом не простым повторением, не уменьшением и увеличением, не топтанием на одном месте, а борьбой, взаимопроникновением, единством противоположностей.

Совершенно очевидно, что действительный процесс развития природы ц человеческого общества отражается не первой, вульгарной (упрощенной) теорией эволюции

А второй — диалектической концепцией развития, которая является единственно верной и жизненной теорией. Эта концепция в свое время в идеалистической форме была высказана еще Гегелем, а на материалистической основе была разработана Марксом и Энгельсом.

При первой концепции движения остается в тени самодвижение, его двигательная сила, его источник, его мотив (или сей источник переносится во вне—бог, субъект etc.). При второй концепции главное внимание устремляется именно на познание источника, само»- движения. Первая концепция мертва, бедна, суха. Вторая—жизненна. Только вторая дает ключ к „самодвижению« всего сущего; только она дает ключ к „скачкам», к „перерыву постепенности», к „превращению в противоположность», к уничтожению старого и возникновению нового».

В другом месте, характеризуя диалектику как одно из учений о развитии, В. И. Ленин противопоставляет диалектическое понимание развития «обычному», «ходячему», вульгарному пониманию эволюционного процесса и дает свою гениальную формулировку теории развития: «Эта идея в той формулировке, которую дали Маркс и Энгельс, опираясь на Гегеля, гораздо более всестороння, гораздо богаче содержанием, чем ходячая идея эволюции. Идея развития в более или менее отчетливой форме была впервые высказана древнегреческими философами.

 Особый интерес представляют в этом отношении идеи Гераклита и Аристотеля. Гераклит (ок. 540—475 до хр. э.) считал, что вселенная существует вечно и находится в состоянии постоянного возникновения, изменения и движения, к-рое является выражением единства противоречий. Эту свою мысль Гераклит выразил в широко известном афоризме: все течет, все изменяется… (panta rei). Аристотел ь (384—322 до хр. э.) представлял себе идею развития или «постепенного повышения форм» в природе в следующем виде: природа и вся совокупность форм в ней представляет собой некое единое организованное целое, в котором все тела, начиная с самых низших, наименее организованных, и кончая наивысшими, совершеннейшими, наиболее организованными, располагаются в виде внутренне связанного, ступе необразного ряда, в котором каждая ступень связана с ближайшей — высшей или низшей—постепенными переходами.

В соответствии с этим Аристотель допускает постепенные переходы от тел неорганической природы к растениям и далее к животным. Т. о. идея постепенного развития форм в природе у Аристотеля выражена уже довольно ясно. Это, однако, не мешало ему утверждать, что некоторые группы животных возникают путем самопроизвольного зарождения, тогда как другие группы происходят только от себе подобных, напр. человек от человека, что развитие в природе направлено к осуществлению определенной цели и т. д. В течение всего средневековья в философии под влиянием все нарастающего господства церкви безраздельно господствуют идеи «последовательного творения» в том виде, как они изложены в Библии, идеи предустановленной гармонии и постоянства, неизменности всех форм в природе.

 В биологии также господствовало представление о постоянстве и неизменности видов растений и животных и всей органической природы в целом, отражавшее религиозную догму о «сотворении» всего сущего, в т. ч. животных и растений. Идея лестницы, градации существ еще проскальзывает под влиянием Аристотеля у некоторых арабских философов и естествоиспытателей И—1 3 вв. Однако с переносом Аристотеля на христианскую почву его представления о развитии были забыты и уступили место моисеевой догме о сотворении всех видов животных и растений всемогущим творцом, который этим актом завершил сотворение мира.

Некоторую брешь в этой прочно державшейся в течение всего средневековья и эпохи Возрождения библейской догме пробивает начавшееся в 17 веке развитие палеонтологии. В это время старинное представление об ископаемых животных и растениях как продуктах «игры природы» или образованиях, представляющих результат действия какой-то мистической «пластической силы», постепенно заменяется идеей о том, что эти животные и растения представляют собой остатки животных и растений, которые действительно жили на земле в далекие времена и сильно отличались от современных. Господство церкви было, однако, настолько еще мощным в то время, что эта идея большинством геологов и палеонтологов была облечена в оболочку т. н. дилювианизма, примирявшего ее с церковным учением: ископаемые животные и растения суть остатки тех организмов, которые погибли во время всемирного потопа.

До середины 18 века идеи «божественного толчка», «первоначального творения», постоянства и неизменности всего сущего и т. п. господствуют не только в биологии, но и во всем естествознании. Однако, начиная уже с конца 17 в., это представление естествоиспытателей о постоянстве и неизменности природы стало все чаще и резче вступать в противоречие с фактическим материалом, накопившимся к тому времени во всех областях естествознания и приводившим неизбежно к идее развития. В этом oтношении наряду с некоторыми выдающимися успехами в области теоретической механики, астрономии и математики заслуживает внимания и одна отрасль биологии, а именно систематика животных и растений, которая впоследствии сыграла огромную роль в развитии эволюционного учения.

Систематика начала особенно развиваться в эпоху Возрождения, ознаменовавшуюся, как известно, рядом научных открытий и изобретений, многими путешествиями и географическими открытиями, которые сопровождались накоплением массы сведений о разных странах, об их флоре и фауне. К этому же времени относится и открытие ряда крупных ботанических садов в Европе. С первой попыткой дать классификацию растений, основанную на естественных признаках, выступил в 1539 немецкий ботаник Иeроним Трагус (Бок) , издавший «травник», в котором все растения были разделены по форме и устройству цветка.

В том же 16 в. Конрад Геснер предлагает классификацию, основанную на форме и устройстве цветка, плода и семени, а Андре е Цезальпин—на основании количества семян у цветковых растений и порядка расположения их. Представляют интерес также и некоторые принципы классификации животных, предложенные Линнеем. Так, например, он впервые ставит человека в один ряд с обезьянами и полуобезьянами, объединив их в одну группу «приматов», причем человеку он дает особое название — Homo sapiens (разумный человек), в отличие от человекоподобных обезьян.

Линней правильно учел также один из наиболее характерных признаков высшего класса животных—их молочные железы, —что дало ем у основания впервые употребить термин «млекопитающие», доныне сохранившийся в классификации позвоночных. Чрезвычайно важной положительной особенностью классификации Линнея является последовательно разработанная им бинарная номенклатура (см.) видовых названий. Ка к систему растений, так и систему животных Линней делит на 5 подчиненных друг другу групп:

• классы,
• порядки,
• роды,
• виды и
• разновидности.

Классификация Линнея сама по себе являлась колоссальным достижением биологии, одним из важнейших стимулов ее прогресса. Этого, однако нельзя сказать относительно миросозерцания Линнея в целом, о его взглядах на:

• эволюцию,
• образование мира и
• происхождение видов животных и
• растений.

Здесь Линней-реформатор уступает место Линнею-консерватору, по своему мировоззрению стоящему намного ниже античных натурфилософов. Хотя он допускал возможность получения новых видов путем скрещивания, но в целом он придерживался того взгляда, что живые существа появились в результате творческого акта и остаются постоянно неизменными: «Видов столько, — писал он, —сколько различных форм было создано в самом начале (tot numeramus species, quot ab initio sunt creatae).

Видов столько, сколько различных форм произвел в начале мира всемогущий; эти формы согласно законам размножения, произвели множество других, но всегда подобных себе. Значит, видов столько, сколько различных форм или строений встречается в наше время» («Философия ботаники», § 157). Чрезвычайную искусственность классификации Линнея некоторые историки биологии склонны объяснять одним лишь недостатком фактического материала. В действительности причина этого коренится Hе СТОЛЬКО в количестве фактического материала, сколько в неправильной методологической установке и ложных теоретических предпосылках Линнея.

Дальнейшее обогащение биологии фактическим материалом и особенно разработка в биологии принципов классификации были осуществлены Бернаром де-Жюссье , современником Линнея. Основываясь на классификации последнего, Жюссье стремился всемерно устранить из систематики, принцип линейного расположения классифицируемых групп, чего он действительно достиг, располагая классифицируемые формы в порядке первоначального и вторичного расхождения признаков, т. е. в порядке наибольшего взаимного соответствия морфологических и фиапологических свойств, признаков или особенностей внутри каждой классифицируемой группы.

Т. о. развитие систематики, как и палеонтологии, неизбежно вело к возрождению эволюционной идеи, которая и была в конце 18 в. высказана рядом ботаников и зоологов (см. ниже). Особенный интерес для Э. т. представляет учение Кювье, современника Ламарка, сыгравшее огромную, одновременно положительную и отрицательную роль в истории развития эволюционного учения. Подобно Линнею, Кювье считал, что животные и растения появились на земле в результате творческого акта.

В своем произведении «Рассуждение о переворотах, происходящих на земном шаре», вышедшем в 1821, Кювье развивает теорию, согласно к-рой земной шар претерпел ряд гигантских катастроф, вызывавших затопление материков или, наоборот, появление из-под воды новых материков. В результате таких катастроф гибли целые фауны, но впоследствии взамен их появлялись новые виды животных, совершенно не похожие на прежних. При этом Кювье не настаивал на том, что каждый новый вид представляет собой продукт особого творческого акта (этот неизбежный логический вывод из учения о катастрофах сделал позже ученик Кювье д’Орбиньи), но он исключал возможность какой бы то ни было связи между предшествовавшими и последующими формами живых существ.

 Совершенно очевидно, что учение Кювье приводило к теории многократных творений. Фактический, опытный материал, которым располагала биология их эпохи, уже явно противоречил теоретическому его объяснению и без натяжки не мог быть совместим с теорией постоянства видов. Из этого материала вытекали совершенно новые теоретические выводы, и для объяснения его требовался совершенно иной, новый метод. И вот, одно за другим, появляется целый ряд натурфилософских и научных исследований, в которых с большей или меньшей решительностью отвергается идея «божественного творения» мира, постоянства и неизменности всего сущего и снова возрождаются попытки обосновать идею развития. Происхождение и развитие существующих форм жизни от форм, существовавших прежде

Эразма Дарвина, дед Ч. Дарвин, относительно Бюффона Ч. Дарвин писал: «Должно признать, что первый из писателей новейших времен, обсуждавший этот предмет (т. е. происхождение и развитие существующих форм жизни от форм, существовавших прежде) в истинно научном духе, был Бюффон». В 1794 появляется сочинение Эразма Дарвина «Зоономия или законы органической жизни», в котором автор также развивает натурфилософское учение о том, что виды животных изменчивы и произошли в результате превращения однидед х видов в другие. Примерно в то же время знаменитый поэт Гёте , занимаясь вопросами биологии, приходит к тому выводу, что все органические формы, как растительные, так и животные, являются лишь продуктом развития и превращения первичных форм или, как он их называет, «перворастения» и «первоживотного».В начале 19 в. со своим натурфилософским учением выступают Л. Окен и Г. Р. Тревиранус.

Последний выдвигает мысль, что жизнь на земле началась с низших простейших форм «зоофитов» (животнорастений). Из которых впоследствии, эволюционным путем, произошли все последующие, вплоть до современной формы органической природы. При этом Тревиранус полагает, что развитие шло не в каком-либо одном, а во многих самых разнообразных направлениях. В 1809 появляется замечательное сочинение франц. биолога Л а м а р к а «Философия зоологии», в котором впервые делается попытка систематического изложения Э. т. Ламарк прежде всего ставит под сомнение господствующее в его время учение об отдельных актах творения и о постоянстве видов животных и растений и выдвигает против него свое учение о естественном происхождении, изменчивости и развитии органической природы.

По вопросу о происхождении органической природы Ламарк становится на точку зрения самозарождения и высказывает мысль, что «природа обладает всеми необходимыми средствами и способностями, чтобы самостоятельно произвести все, чему мы удивляемся в ней». Далее Ламарк развивает взгляд, согласно которому виды постоянны лишь относительно (см. Вид) и произошли они в результате незаметных и последовательных изменений предшествовавших форм. В связи со своей теорией развития Ламарк уделяет много внимания и проблеме систематики животных, причем обращает на себя внимание то обстоятельство, что классификация Ламарка под очевидным влиянием Боннэ—философа и естествоиспытателя 18 в.— построена в виде «лестницы».

В этой «лестнице» живых существ заметно постепенное совершенствование организации животных, причем отдельные ступени этой лестницы выражают основные систематические категории животного мира (см. Лестница существ)., Свою классификацию Ламарк начинает с описания наипростейших форм, всех степеней их. усложнения и изменения, и завершает ее высшими животными, вплоть до наиболее совершенного из них—человека. Особенностью классификации Ламарка является еще и то, что все формы в ней расположены не по принципу внешнего сходства признаков, а по родству их, вследствие чего вся система принимает характер последовательно развивающегося ряда форм. Несмотря на то, что «лестница» живых существ не выражает собою действительных путей и направлений эволюционного процесса в органической природе, все же необходимо отметить, что классификация Ламарка основана на историческом принципе, на теории развития органической природы.

Однако в настоящее время уже не подлежит никакому сомнению то обстоятельство, что эта часть учения Ламарка (см. Ламаркизм) не только не подтверждается, но находится в прямом противоречии с современными данными биологии. Все же, несмотря на многие свои недостатки, учение Ламарка выгодно отличается от всех вышеизложенных эволюционных гипотез своей систематичностью и значительной стройностью и по праву может быть названо одной из первых Э. т. в биологии.

Эту историческую роль и заслугу Ламарка и его учения впервые отметил Ч. Дарвин. Когда он писал, что «Ламарк был первым, чьи выводы по этому предмету остановили на себе внимание… Ему принадлежит великая заслуга: он первый остановил внимание на предположении, что все изменения в органическом мире, как и в неорганическом, происходили на основании законов природы, а не вследствие чудесного вмешательства». Своеобразное, хотя в некоторых своих чертах и сходное с теорией Ламарка, эволюционное учение выдвинул в начале 19в . Этье н Ж о ффру а Сент-Илер , современник Ламарка .

Борьба за существование, биологический термин, под которым со времени Дарвина принято понимать совокупность действующих на данный вид растений или животных естественных сил и тех противодействий, которые этот вид, в своем стремлении к самосохранению, оказывает неблагоприятным для него факторам всей своей организацией и своим поведением.

Если даже оставить в стороне чисто умозрительные, спекулятивные представления Гераклита («все возникает через борьбу»), Эмпедокла, Лукреция Кара и др. мыслителей классической древности, а также некоторых философов-материалистов 17—18 вв. (Дидро, Гоббс и др.), то нужно все же признать, что уже до Дарвина многие естествоиспытатели конца 18-го и начала 19-го вв. конкретно описали борьбу за существование и даже пользовались самим термином.

Наиболее замечательна в этом отношении работа швейцарского ботаника А. Де-Кандолля («Introduction à l’étude de la botanique», 1835), во втором томе которой он подробно выясняет необходимость для растений бороться за солнечный свет и за территорию, с которой связано получение влаги и питательных солей. В письме к Аза Грею и в «Историческом очерке», «Происхождению видов», Дарвин указывает, что у Де-Кандолля, У. Герберта, Ч. Лайеля и В. Уелза он нашел первые упоминания о борьбе за существование. Таким образом наличие в природе процессов, описываемых термином, борьба за существование, было известно биологам задолго до Дарвина, но только в системе дарвиновского учения термин этот получил строго определенное и полнозначное содержание.

К признанию всей важности, разыгрывающейся в природе борьбы за существование Дарвин пришел в 1838, после прочтения книги Мальтуса «Опыт о народонаселении».

Считая, что население страны увеличивается в геометрической прогрессии, а средства к существованию—лишь в арифметической, Мальтус приходит к своим, получившим впоследствии широкую известность выводам о необходимости для беднейшего населения страны ограничить рождаемость. Дарвина, естественно, заинтересовали не выводы Мальтуса, а самый факт несоответствия между ростом населения и количеством средств к существованию, и он, «будучи подготовлен продолжительными наблюдениями над образом жизни растений и животных, оценил все значение повсеместно совершающейся борьбы за существование» («Автобиография» Ч. Дарвина).

Как будет видно из дальнейшего, перенаселение, усиленная рождаемость далеко не являются единственным фактором, обусловливающим борьбу за существование. Это в конце концов было учтено и самим Дарвином, и книга Мальтуса сыграла для него, как и для второго творца теории естественного отбора—А. Уоллеса, роль исходного толчка, по существу же между теорией Мальтуса и теорией Б. за с. и естественного отбора мало общего. «Этот факт отлично охарактеризован Энгельсом в V главе «Анти-Дюринга»: «Каждый может видеть с первого взгляда», —говорит он, — что не требуется мальтузианских очков, чтобы усмотреть в природе Б. за с.—противоречие менаду бесчисленным множеством зародышей, которых расточительно творит природа, и незначительным количеством тех из них, которые вообще могут достичь половой зрелости; противоречие, второе в действительности разрешается—местами очень жестокой— борьба за существование».

Если вспомнить далее, что книга Мальтуса, как это установили Маркс и Плеханов, не оригинальна, что источником ее послужили не цитированные Мальтусом, но им использованные писатели 18 в. (Франклин, Юм, Мирабо-отец, Монтескье, Герреншванд и др.), многие здоровые идеи которых Мальтус лишь извратил, то станет ясным, что роль Мальтуса в формулировке и разработке Дарвином и Уоллесом закона борьба за существование. лишь крайне незначительна. Борьбе за существование Дарвин посвящает третью главу своего «Происхождения видов». «Природа,—пишет Дарвин,—представляется нам ликующею; мы часто видим избыток пищи; мы не видим или забываем, что птицы, которые беззаботно распевают вокруг нас, по большей части питаются насекомыми или семенами и т. о. постоянно истребляют жизнь; мы забываем, как эти певцы или их яйца , в свою очередь, пожираются хищными птицами или зверями; мы не всегда принимаем во внимание, что если в известную минуту пища находится в изобилии, то нельзя сказать того же о каждом годе и каждом времени года».

Термин борьба за существование Дарвин применяет «в широком и метафорическом смысле» Понимая под ним как борьбу в прямом смысле, конкуренцию, соревнование, так и все случаи сложной зависимости организмов от окружающей их одушевленной и неодушевленной среды. Два животных из рода Canis (собачьих) в период голода борются между собой за жизнь и смерть. Но и растение на окраине пустыни борется с засухой, правильнее—зависит от влажности. Растение, ежегодно производящее тысячи семян, борется за каждый клок земли с уже живущими на этой земле растениями своего и др. видов. Омела зависит от деревьев, на которых она паразитирует, но, конечно, нельзя здесь прямо это говорить о борьбе омелы со своим хозяином даже в том случае, если он захиреет и погибнет под действием большого числа экземпляров омелы, поселившихся на нем.

««Во всех этих значениях, нечувствительно переходящих одно в другое, я ради удобства», —говорит Дарвин, —прибегаю к выражению борьба за существование». Борьба за существование, полагает Дарвин, неизбежно вытекает из быстрой прогрессии размножения. Если бы какое-нибудь растение производило ежегодно, как вычислил еще Линней, по два семени (в действительности растения с такой слабой производительностью не существует) и если бы каждое из семян благополучно вырастало до взрослого состояния, то через двадцать лет его потомство возросло бы до миллиона. Слон плодится очень медленно и только в возрасте от 30 до 90 лет приносит всего до шести детенышей, а живет до ста лет, но и при этих условиях потомство одной пары достигло бы в течение 740—750 лет девятнадцати миллионов.

В действительности цифры возможного потомства у большинства растений и животных неизмеримо выше. Одно растение мака дает 30.000 семян ежегодно в одном плоде кукушкиных слез не менее 300 семян, лосось кладет около 10.000 икринок, треска—несколько миллионов, ленточная глиста дает в год ок. 40.000.000 яиц, аскарида—64.000.000, одна особь малярийного плазмодия образует через три недели 35.000.000 особей, и т. д. Само собой попятно, что, если бы этому гигантскому размножению не были поставлены пределы, потомство только одного вида животных в короткое время заняло бы все пригодные для жизни места на земле. Предел этот имеется, и он создается Б. за с. Подавляющее большинство зародышей и молодых индивидуумов истребляется стихийными силами природы, многочисленными животными, питающимися ими, и конкурентами.

Лишь самое ничтожное число доживает до половой зрелости и становится способным дать, в свою очередь, потомство.

Вейсман назвал среднее число особей данного вида, населяющее данный район, нормальным коэффициентом вида, который определяется, во-первых, тем, сколько молодых производится ежегодно, во-вторых, тем, сколько из них ежегодно уничтожается до наступления половой зрелости. Задача размножения—сохранение вида—будет достигнута, если каждый индивидуум будет после смерти замещен другим индивидуумом того же вида, —иначе говоря, если из многочисленного потомства, приносимого данным индивидуумом в течение его жизни, выживет только один. В природе в обычных условиях мы наблюдаем, что нормальный коэффициент вида из года в год остается б. или м. постоянным; между видами, населяющими данный район, установилось некоторое равновесие.

Оно нарушается только в случае возникновения каких-либо новых влияющих условий. Широко известны явления такого рода, как например массовое появление саранчи, вспышки какой-нибудь эпидемии и т. п. Дарвин указывает случаи, когда животные и растения в новых, благоприятных для них условиях размножаются с чрезвычайной быстротой. Рогатый скот и лошади, ввезенные европейцами в Юж. Америку, одичали и быстро размножились там; кролики, ввезенные в Австралию, сделались истинным бичом местного сел. хозяйства; чертополох и некоторые другие европейские сорняки вытеснили в долинах Ла Платы (Юж. Америка) почти всю местную растительность; ряд американских растений нашли для себя подходящие условия в Индии и широко расселился от мыса Каморина до Гималаев, и т. п.

Таким образом ясно, что распространенность и многочисленность вида находятся в зависимости не столько от числа потомков, которое он приносит, сколько от общей суммы условий его жизни. Буревестник кладет только одно яйцо, и однако это—одна из самых многочисленных птиц на земле. Многочисленное потомство так же, как и другие своеобразные особенности животного или растения, представляет одно из приспособлений в борьбе за жизнь. Яйцо ленточной глисты прежде, чем оно превратится в половозрелое животное (а это может произойти только в кишечнике человека), должно пройти ряд сложнейших превращений вне тела человека. Шансы попасть в кишечник человека для него крайне ограничены. Здесь коэффициент уничтожения громаден, а в соответствии с этим— громадно и приносимое потомство.

Колюшка (рыбка), которая сама заботится о своей молоди, кладет всего около 70 икринок, самка сельди, оставляющая свою икру на произвол судьбы, мечет ежегодно ок. 40.000 яиц. Как указывалось, выше, стремление каждого вида к дальнейшему размножению кладет предел Б. за с. Дарвин наблюдал, что на клочке земли в три фута длиной и два шириною, вскопанном и расчищенном, где появлявшиеся растения не могли быть заглушены другими, из 357 всходов çopных трав 295 были истреблены гл. обр. насекомыми и слизняками. Более могучие растения постепенно уничтожают более слабые; так, из 20 видов, росших на небольшом клочке (три фута на четыре), 9 видов погибли потому, что остальные имели возможность, разрастись.

Количество тетеревов, куропаток и зайцев зависит не от того, что им не хватает пищи, а от истребления их мелкими хищниками; уничтожение этих хищников охотой способствует увеличению количества указанных животных. Климат действует главн. обр. косвенно, более благоприятствуя некоторым видам, конкуренция которых не позволяет развиваться другим видам; это ясно хотя бы из того факта, что многие чужеземные растения, отлично развивающиеся в наших садах, под охраной человека, не могут развиваться на свободе, т. к. не выдерживают конкуренции с местными растениями и не вооружены против местных животных. Эпидемии являются одним из важнейших условий, ограничивающих чрезмерное размножение вида. В этих условиях между животными и растениями создаются в высшей степени сложные отношения, несколько ярких примеров которых приводит Дарвин.

На вересковых равнинах в Соррее (Англия) редко разбросанные холмы поросли группам и шотландской сосны, между тем как равнина между холмами совершенно лишена этих деревьев. Тщательное исследование обнаружило, что между стеблями вереска встречаются в большом числе сеянки и маленькие деревца, обглоданные скотом. Одно деревцо с 26-ю годичными слоями в течение долгих лет тщетно пыталось подняться над окрестным вереском. Как только землю огородили, она покрылась густо разросшейся молодой сосной. Ка к установил Дарвин в другом месте, это огораживание от потравы молодых деревьев скотом привело в дальнейшем к появлению 12 новых видов растений, не характерных для вересковой формации, к изменению относительного числа видов, характерных для этой формации, резкому изменению состава и количества насекомых, что сейчас же отразилось и на составе насекомоядных птиц, — их появилось шесть новых видов. Борьба за существование наиболее остро происходит между мышами и кошками. Борьба за существование наиболее остро происходит между клевером и шмелем.

 Другой, ставший классическим, пример Дарвина—это зависимость между красным клевером и кошками. Опыление красного клевера производится шмелями, которые питаются его нектаром.

Главнейшим врагом шмелей являются полевые мыши, которые истребляют их гнезда и соты.

 Число же мышей зависит от числа кошек. Так, вблизи деревень и городов, где кошек больше, гнезда шмелей встречаются чаще. Эти примеры, в частности, показывают, что борьба за существование, несмотря на свое название, включает в себя и понятие взаимопомощи. Упрек, который часто делали Дарвину буржуазные моралисты в том, что он якобы возводит истребление, кровожадность, войну в необходимый закон природы и изображает существующие в природе отношения между видами в чрезмерно мрачных красках, основан прежде всего на простой придирке к самому термину борьба за существование.

Явления т. н. «взаимопомощи» (если вкладывать в этот термин не антропоморфическое содержание, как это делает большинство пользующихся им авторов—например Кропоткин,— а понимать под ним такие отношения видов и индивидуумов, которые прямо или косвенно, но всегда независимо от «воли» и «сознания», помогают этим видам и индивидам в их Б . за с. также представляют собой одно из приспособлений в борьбе за существование Актинии, поселяющиеся на раковине, в которой прячется рак-отшельник, извлекают ту выгоду, что, будучи сами неспособны к передвижению, получают возможность вместе с отшельником менять место и находить в большем количестве пищу и воздух. Для рака это оказывается не менее выгодным, т. к. актинии скрывают его от его врагов и жертв. Это—пример «взаимопомощи» в борьбе за существование у различных видов.

В пределах одного и того же вида борьба за существование приводит б. ч . к образованию «общественности» или, правильнее, коллективности, когда индивид вступает в борьбу за существование не один, не самостоятельно, а как элемент своего рода организма высшего порядка—группы, общества.

На это и указывал Дарвин, когда писал: «Социальные растения остаются социальными даже на крайних пределах своего расселения.

В таких случаях мы должны допустить, что растение могло сохраниться только там, где условия благоприятствовали совместному существованию многочисленных особей, что и спасло самый вид от окончательного вымирания». Понятно, что борьба за существование между видами одного рода и между особями и разновидностями одного вида должна быть особенно упорна, т. к. они, как выражается Дарвин, «занимают почти то же место в экономике природы».

Борьба за существование наиболее остро происходит между волками разной силы. Случаев вытеснения одного вида другим известно довольно много; так, в некоторых частях Соед. Штатов Северной Америки один вид ласточки совершенно вытеснил другой; в Европе пришедшая из Азии крыса пасюк почти повсеместно вытеснила длиннохвостую домашнюю крысу; в России прусак повсюду вытесняет таракана, и т. п. В борьбе за существование, разворачивающейся среди членов одного вида, получают значение индивидуальные качества особи, ее преимущества перед другими членами того же вида. Понятно, что из стаи волков самые сильные, быстроногие, зоркие и т. п. в суровую зиму скорее найдут себе пищу, нежели другие их собратья’ по племени, которые в непосильной для них борьбе за существование должны будут погибнуть.

Из нескольких семян гороха—семена, обладающие большим запасом пищи, прорастут скорее и вытеснят растущих медленнее, и т. п. Дарвин заключает свое изложение закона борьбы за существование следующими словами: «Размышляя об этой борьбе, мы можем утешать себя мыслью, что эта война, которую ведет природа, имеет свои перерывы, что при этом не испытывается никакого страха, что смерть обыкновенно разит быстро и что сильные, здоровые и счастливые выживают и размножаются». Попытки систематизировать все виды борьбы за существование не внесли, по существу, ничего нового в картину, нарисованную Дарвином. Наиболее распространенной является следующая классификация, предложенная JI. Плате.

 Так как результатом всякой борьбы за существование является уничтожение (или, по терминологии Плате, элиминирование) индивидов, то он различает:

Катастрофическое уничтожение, т.е. уничтожение больших масс индивидуумов вне связи с их органическими особенностями.

Здесь можно различать:
а) одновременное, общее, массовое уничтожение наводнениями, землетрясениями, степными пожарами и т. п.;
б) единичное уничтожение, когда яйца или молодь попадают в столь неблагоприятные условия, что какая бы то ни было возможность сохранения жизни исключена.

 Индивидуальное уничтожение, т. е. уничтожение отдельных индивидов вследствие недостаточного их приспособления к условиям среды.

Здесь Плате различает:
в) конституциональную борьбу, или уничтожение неодушевленными силами природы (например климатическими факторами), неинфекционными болезнями и т. п.; результат—переживание индивидов с наиболее стойкой конституцией;
г) уничтожение живыми врагами, принадлежащими к другому виду или разновидности, иначе — между видовая борьба , приводящая к вытеснению одного вида другим, вследствие чего отношения между видами меняются;
д) уничтожение особями своего вида, иначе — внутривидовая борьба. Сюда относится борьба за пищу, пространство, благоприятные условия размножения (половой отбор) и т. п.

Противники и «полу противники» Дарвина не раз выдвигали против него обвинение в том. что вся глава «Происхождения видов», которая посвящена изложению закона борьбы за существование, покоится больше на рассуждениях, чем на фактическом материале. Надо действительно признать, что в этой главе Дарвин приводит значительно меньше подкрепляющих рассуждение фактов, чем в других главах своей работы. Однако во времена Дарвина имелось еще очень мало материала по вопросу; очень много фактов было собрано после него. На некоторых из них необходимо остановиться, так как они с окончательной ясностью устанавливают наличие борьбе за существование в природе, а также и потому, что эти факты послужили и продолжают служить материалом для горячих споров между сторонниками и противниками теории естественного отбора.

Бумнус собравший 136 воробьев, убитых бурей с градом в Новой Англии (Сев. Америка), сравнил их с большим числом оставшихся в живых и перестрелянных в той же местности воробьев, причем оказалось, что были уничтожены почти сплошь особи с особенно короткими или длинными хвостами, крыльями и клювами. Наоборот, перестрелянные воробьи в большинстве обладали органами средних размеров. Ясно т. обр., что в борьбе за существование здесь погибли особи, резко уклонявшиеся от нормы. —Итальянский зоолог Чеснола произвел следующий опыт с богомолом: он собрал этих насекомых двух разновидностей—зеленой (45 экземпляров) и бурой (65 экземпляров) и поместил половину особей каждого цвета на зеленые, половину — на бурые части растений, прикрепив каждого богомола шелковинкой к месту. Насекомоядные птицы сплошь пожрали насекомых, находившихся на несоответствующих их окраске местах, и почти не тронули насекомых, окраска которых соответствовала окраске растения. Возбудители сонной болезни у человека—трипанозомы—погибают при впрыскивании в кровь больному атоксила.

Иногда трипанозомы вновь появляются через пекоторое время, вызывая вновь заболевание. Эрлих объясняет это тем, что при действии атоксила некоторые трипанозомы оказались стойкими по отношению к нему и дали новую «атоксилостойкую» расу. —Любопытны исследования английск. зоолога Уельдбна над крабом в Плимутской бухте. После постройки большого мола, загородившего вход в бухту, вода здесь стала мутной.

Одновременно было замечено, что средняя ширина лобной части головогруди краба из года в год убывает. Опыты, поставленные Уельдоном, показали, что из крабов, помещенных в аквариум с мутной водой, скорее всего погибают особи с более широкой головогрудью, а это зависит от того, что у последних хуже происходит фильтрация воды от ила в жабрах.

Этот ряд фактов с несомненностью показывает, что в природе действительно имеет место интенсивная борьба за существование, в результате которой неприспособленные к условиям среды организмы погибают. В одной области исследование в наст, время зашло так далеко, что мы имеем большой цифровой материал, с точностью показывающий, как идет борьба за существование.

Эта область—жизнь леса. Лесоводы различают в каждом лесу, даже одновозрастном, две группы деревьев — господствующие и угнетенные. У первых кроны хорошо развиты, диаметр ствола велик и т. п.; у вторых кроны в той или иной степени деформированы, рост ниже, диаметр меньше и т. д. Каждый класс, в свою очередь, делится на подклассы; например, первая группа—на исключительно господствующие, господствующие и согосподствующие, или кандидаты на угнетение; вторая группа—на заглушенные и отживающие. Эта классификация изображает дифференцировку первоначально однородной массы деревьев, образующих лес.

Когда молодые деревца по мере роста настолько сближаются, что начинают вредить друг другу. Отмирающие. начинают влиять друг на друга, то часть из них, обладающая большей индивидуальной силой роста и большим простором вокруг себя, перегоняет своих соседей, постепенно лишая их света и ухудшая этим условия их существования. Дерево из высшего разряда постепенно переходит во все более низкие, пока наконец не засохнет совершенно и не превратится в валежник. Мы имеем здесь борьба за существование, происходящую между деревьями в лесу за свет, почвенную пищу и т. п., не потому, чтобы света, пищи, влаги было вообще мало, а потому, что соседние, более сильно развитые деревья отнимают от менее развитых эти средства к существованию.

Социал -Дарвинизм. Борьба за существование. Жизнь и труды Чарльза Дарвина

Вообще к роду Дарвинов и Веджвудов принадлежало много крупных врачей, путешественников, натуралистов, предприимчивых фабрикантов и политических деятелей.

Дарвин родился 12 февр. 1809 в старинном городке Шpюcбери в семье состоятельного, пользовавшегося широкой известностью врача Роберта Уоринга Дарвина, сына знаменитого натуралиста 18 века Эразма Дарвина. Дед Дарвина по матери (Сусанна Веджвуд) Джосайа Веджвуд был создателем знаменитого англ. фарфора. Двоюродный брат Дарвина, основатель евгеники и биометрии, Франсис Гальтон был также внуком Эразма Дарвина по второй его жене.

В 1818 Дарвин был отдан в т. н. «грамматическую школу» в Шрюсбери, в которой главное внимание отдавалось изучению древних языков. Впоследствии Дарвин писал: «Школа, как средство образования была в моей жизни пустым местом». Интересы мальчика шли совершенно в другую сторону: он собирал насекомых, минералы, наблюдал жизнь птиц и даже производил вместе со старшим братом опыты по химии. Мало дал Дарвину и университет. Сначала, в 1825, он поступает в Эдинбургский университет с целью сделаться врачом. Он не обнаруживает, однако, склонности к занятиям медициной и по настоянию отца переходит в 1828 в Крайст колледж (Коллегия Христа) Кембриджского университета для подготовки в священники.

Особого усердия в изучении и этих наук Дарвин также не проявлял; он увлекается охотой и спортом, а приобретенные им в ун-те знакомства (ботаник проф. Ганслоу, геолог проф. Седжвик и др.) определяют окончательно круг его интересов: он начинает самостоятельно работать по естествознанию, прочитывает порядочное количество книг, а летом 1831, после сдачи экзамена на бакалавра наук, совершает вместе с Седлсвиком геологическую экскурсию по сев. Уэльсу. В том же 1831 Ганслоу рекомендует Дарвина в качестве натуралиста в состав экспедиции на корабле «Бигль», снаряженной англ. правительством для съемки берегов Патагонии и Огненной Земли.

«Бигль» должен был совершить вместе с тем и кругосветное путешествие с целью произвести в различных точках земли хронометрические измерения. Под начальством капитана Фиц-Роя «Бигль» в дек. 1831 покинул Англию с тем, чтобы вернуться через два года. Путешествие, однако затянулось и «Бигль» вернулся лишь в октябре 1836. Направившись к Бразилии, «Бигль» оставался у вост. берегов Южной Америки и у Огненной Земли до середины 1834. За это время Дарвин совершил ряд экскурсий внутрь страны, иногда затягивавшихся на 1—2 месяца. До окт. 1835 происходило обследование зап. берегов Юж. Америки и близлежащих о-вов. Дарвин посетил о-ва Чилое и Чонос, дважды перешел через Кордильеры, исследовал ставший после его работ знаменитым Галапагосский архипелаг.

В конце 1835 и в 1836 экспедиция посетила о-ва Таити, Новую Зеландию, Тасманию, и, пройдя Индийский океан, линию зап. берега Африки и Атлантический океан, «Бигль» вновь направился к Бразилии, откуда вернулся в Англию. Путешествие на «Бигле» сыграло исключительную роль в формировании Дарвина как естествоиспытателя. «Бигль» и явился для Дарвина подлинной школой. Созерцание величественных картин девственной природы, богатейшие геологические, ботанические и зоологические наблюдения, обширные коллекции, собранные Дарвином во время путешествия, вызвали колоссальную работу мысли, положившую начало его дальнейшей ученой деятельности. Уезжая, Дарвин взял с собой недавно до того вышедший первый том «Основ геологии» Лойола, который впервые устанавливал медленное, эволюционное развитие земной коры, происходившее всегда под действием тех же факторов, какие незаметно для человеческого глаза видоизменяют лик земли и в наст, время.

Эта книга произвела на Дарвина огромное впечатление.

 В свои университетские годы он нисколько не сомневался в правильности церковной догмы. Теперь наблюдения доставляли ему одно за другим документальные доказательства справедливости теории Ляйелла. Устранение сверхъестественных сил из истории земли, введение в нее нового фактора — времени гигантской продолжительности, действия мелких, медленно слагающихся сил природы, вынуждают Дарвина задуматься и над необычайными фактами из области зоологии, наблюденными им во время путешествия. Он заметил, что многие животные Южной Америки очень похожи на ископаемых животных, живших в прежние геологические эпохи там же (например, броненосец и вымершие гигантские глиптодонты, лама и вымерший Macrauchenia и др.); вместе с тем эти животные характерны только для Юж. Америки, не встречаясь нигде больше.

Поразительное сходство он наблюдал также между обитателями Галапагосских о-вов и близлежащих частей Юж. Америки. Они представляют собой, несомненно, различные виды, но их сходство не могло быть случайным: сама собой напрашивалась мысль, как и в случае с броненосцами и ламой, о родственном происхождении. В пампасах Юж. Америки Дарвину пришлось увидеть явления массовой гибели животных при неблагоприятных условиях и усиленного размножения их при благоприятных. Так незаметно он начал накапливать факты, которые наталкивали его па проблему происхождения видов. Наблюдения над жителями Огненной Земли, которые по развитию своей культуры находились еще в стадии каменного века, также произвели на Дарвина огромное впечатление и несомненно зародили в нем неясные еще мысли об эволюции человека.

Резко отрицательное отношение встретили в нем жестокие картины рабства негров; воспитанный в либеральных идеях, он не мог примириться с рабством и неоднократно впоследствии возвращался к этому вопросу. По возвращении в Англию Дарвин подготовляет к печати свой дневник путешествия, который был издан впервые в 1839 в качестве III тома отчета об экспедиции «Бигля», а в 1845 вторично как самостоятельная книга. Для научной обработки своих коллекций Дарвин привлекает ряд ученых, оставляя за собой работу иад всей геологической частью. В это время он тесно сближается с Ляйеллом и Дж. Гукером, которые впоследствии сыграли существенную роль в опубликовании его теории.

В 1837 Дарвин получает степень магистра в Кембриджском университете. В 1839 женится на своей двоюродной сестре Эмме Веджвуд (1808—96) и до 1843 остается в Лондоне, совершая иногда геологические экскурсии по Англии. В эти лондонские годы у Дарвина впервые в резкой форме проявилось мучительное заболевание, связанное с расстройством нервной системы и обмена веществ и не оставлявшее его затем в течение всей жизни. Он решил оставить Лондон и поселился в деревне Даун в двух часах езды от Лондона. Здесь он жил до конца жизни, здесь выносил все свои великие идеи, произвел свои многочисленные зоологические и ботанические исследования и написал свои сочинения.

Даун сделался центром, куда для бесед с Дарвином неоднократно приезжали самые выдающиеся натуралисты Англии, а после 1859—местом паломничества для ученых всего мира. У Дарвина было десять детей, из которых многие выдвинулись как выдающиеся ученые: Джордж Дарвин знаменитый астроном, Франсис Дарвин—крупный ботаник, долгие годы работавший вместе с отцом, Леонард Дарвин—биолог, эволюционист и евгенист, Горас Дарвин—инженер, изобретатель многих точных приборов; один из внуков Дарвина—Чарлз Дарвин—известный англ. физик. За Дарвином справедливо упрочилась слава человека выдающейся моральной силы:
ü известны его огромное трудолюбие и систематичность в работе,
ü его исключительные скромность, простота, мягкость и обаяние,
ü его любовь к истине и внимание ко всяким возражениям и сомнениям противников (о Дарвине как о человеке см. воспоминания Эвелинга и Тимирязева).

Дарвин умер 19 апреля 1882, продолжая работать до последних дней своей жизни. Он похоронен в Вестминстерском аббатстве рядом с гробницами Ньютона и Гершеля. Приобретя изданием своих сочинений большие средства, Дарвин завещал крупную сумму на издание под наблюдением Дж. Гукера полного списка цветковых растений всей земли; это издание, осуществленное под названием «Index Kewnensis», настолько обширно, что рукопись его весила свыше тонны.

Труды Дарвина могут быть разделены на четыре группы:
I. теоретические работы по эволюционной теории (о них см. ниже, гл. III),
II. зоологические,
III. ботанические и
IV. геологические работы.

Из числа зоологических работ наибольшее значение имеет монография об «Усоногих раках», начатая им в 1846 и вышедшая в 4-х томах в 1851—54. Этот труд имеет значение не только как исключительная по полноте систематико-морфологическая работа об этой интереснейшей группе членистоногих. Дарвину удалось впервые обнаружить так наз. дополнительных карликовых самцов.  Огромная классификационная работа, проделанная Дарвином, имела для него большое значение при обсуждении в «Происхождении видов» основ естественной классификации.

Подавляющее большинство специальных ботанических работ Дарвина относится к физиологии растений.

Они все проделаны им, начиная с 1862, и представляют приложения теории естественного отбора к частным вопросам биологии растений. Наиболее замечательны из них: «Оплодотворение орхидей» (1862), «Пять исследований над ди- и триморфными растениями» (1862—67), «Лазящие растения» (1804), «Насекомоядные растения» (1875), «Действие перекрестного оплодотворения» (1876), «Способность растений к движению» (1880).

Геологически е работы являются самыми ранними исследованиями Дарвина. Первая из них—«Строение и распространение коралловых рифов», начатая по возвращении в Англию и законченная в 1842. В этой замечательной работе Дарвин, идя в разрез с ходячими представлениями, выдвинул теорию образования коралловых о-вов на основании

Его теория получила признание и сохраняет свое значение до наст, времени. Из других его работ важны: «Вулканические острова» (1844), «Геологические наблюдения в Юж. Америке» (1846) и последняя работа «Об образовании перегноя при содействии червей» (1881), в которой ему удалось доказать, что земляные черви, перекапывая землю, пропуская ее через свой кишечник и в виде извержений вынося ее на поверхность земли, играют весьма существенную и благотворную роль в образовании перегноя почвы.

Как уже было указано, Дарвин, покидая Англию, не сомневался в истинности учения о сотворении и неизменности видов.

 Книга Ляйелла и биологические наблюдения во время путешествия на «Бигле» впервые вывели его мысль из тупика библейского учения. Но описывая свои наблюдения, он ни в первом, ни во втором издании «Дневника натуралиста» не делает попыток каких-либо обобщений в новом духе. Свойственные ему осторожность и наклонность к тщательно продуманной и многократно проверенной индукции позволяют ему лишь начать собирание фактов по вопросу о происхождении видов, к чему он и приступает с 1837.

Два момента, в высшей степени характерные для Англии того периода, сыграли решающую роль в возникновении у Дарвина теории естественного отбора. Первым из них была теория народонаселения Мальтуса, вторым—исключительно высокое состояние англ. животноводства и растениеводства. Дарвин уже очень скоро понял, что те факты, которые он наблюдал во время путешествия, можно понять только при допущении, что «виды постепенно изменяются». Вопрос сводился к тому, какими же факторами обусловливаются «изумительные приспособления организмов к их образу жизни». При такой постановке вопроса Дарвин не мог, особенно живя в сельской обстановке, не обратить внимания на успехи животноводства и растениеводства в выведении новых пород домашних животных и культурных растений.

Органической теории общества основа эволюционного учения Дарвина. Буржуазная, реакционная теория в социологии, утверждающая, что законы развития человеческого общества тождественны или аналогичны с законами развития’ биологического организма. О. т. о. ведет свое начало от О. Конта, который утверждал, что общество следует рассматривать как организм. Это положение было затем подхвачено и развито Г. Спенсером (см.). По Спенсеру, общество, как и биологический организм, развивается по принципу интеграции и дифференциации, т. е. в процессе эволюции общества связь между его частями укрепляется, в то время как различие между ними усиливается.

По аналогии с органич. развитием, приводящим к образованию все более усложняющихся и различающихся друг от друга тканей и органов, эволюция общества, по Спенсеру, ведет к созданию различных классов и сословий, взаимная связь между к-рыми в государственном организме все более усиливается. Кроме того, Спенсер устанавливает ряд аналогий между структурой биологич. организма и общества.

К наиболее видным приверженцам Органической теории общества принадлежат Шеффле, Лилиенфельд, Вормс, Эспинас, Фулье. Каждый из этих социологов, принимая спонсеровскую теорию с теми или иными вариациями, по-своему изощряется в подыскании и обосновании новых аналогий общества с биологиеским организмом.

Так, например, Шеффле экономиескую. жизнь общества уподобляет обмену веществ в организме.

По аналогии с человеческим организмом, общество, по Шеффле, имеет собственную душу, которую он называет «духом народа» («Volksgeist»). Основу развития социальной жизни Шеффле видит в дарвиновском принципе борьбы за существование. Из виднейших буржуазных философов современности близость к органич. теории общества обнаруживают наиболее откровенные идеологи реакционной буржуазии эпохи империализма—Шпенглер и Бергсон. Последний стремится на базе биологической теории общества построить свою концепцию «замкнутой» морали, т. е. такой морали, которая, якобы, не имеет классового характера и всецело предопределена биологической структурой человека.

Исторический материализм отвергает органическую теорию как реакционное учение, лишенное всякого научного основания.

Законьг биологического развития нельзя переносить на, человеческое общество, развитие которого определяется своими специфическими законами, гениально раскрытыми Марксом и Энгельсом. Определяющими факторами эволюции общества являются не законы биологии и физиологии, как это тщетно пытаются доказать буржуазные социологи, а развитие производительных сил и производственных отношений—материальная основа общества.

Исторический материализм вместе с тем вскрывает классовый смысл Органической теории общества, который сводится:

1) к противопоставлению марксовой теории классовой борьбы «учению» о гармонич. единстве всех составных элементов социального организма;

2) к перенесению ответственности за все «социальные не-справедливости» и за политику угнетения и эксплуатации трудящихся масс с господствующих классов на «законы природы»;

 3) к пропаганде идей о бесполезности и бессмысленности всяких революционных попыток свержения капиталистической системы, якобы, предустановленной самой природой.

И именно в этом реакционно-классовом характере Органической теории общества и следует искать объяснение того факта, что она, несмотря на свою полную несостоятельность с научной точки зрения, имеет приверженцев среди современных буржуазных социологов и философов.

Почва для таких теорий была создана и удобрена социал-демократией с ее теориями «классового мира», «хозяйственной демократии»,«организованного капитализма», «конструктивного социализма» и т. п.

Германские фашисты просто декретировали в своем «Кодексе труда»: «Нa фабрике предприниматель в качестве вождя и рабочие и служащие в качестве его дружины работают совместно для достижения целей фабрики в интересахнарода и государства.Решение вождя обязательно для его дружины во всех вопросах, касающихся фабрики».

Так декларацией и принудительным декретом стремятся фашисты вбить в голову рабочим представление об отсутствии эксплуатации при капитализме; так возвеличивают они эксплуататоров и стремятся увековечить рабство рабочих. Гитлер заявляет: «Не существует никакой капиталистической системы. Предприниматели пробили себе дорогу благодаря своему прилежанию и умению. В силу этого качества, показывающего, что они принадлежат к высшему типу, они имеют право на руководство».

Неизбежность нарастания стачечной и всех других видов экономической и политической борьбы трудящихся масс против Фашизма вызывается всей системой империалистической, антирабочей, антикрестьянской, шовинистической политики фашизма. Вместо обещанной «справедливой зарплаты» германские и итальянские фашисты уменьшили зарплату более чем наполовину. Вместо ликвидации безработицы фашист увеличил безработицу, ввел жесточайшие методы рационализации производства, создал массу лагерей принудительного труда, ликвидировал или чрезвычайно сократил социальное страхование, насильно превращая квалифицированных рабочих в батраков на помещичьих хозяйствах.

Общим для всех фашистских организаций является лозунг борьбы с большевизмом — «коммунизм — вот враг!»,

С марксизмом, с компартиями и Коминтерном. Их объединяет зоологическая ненависть к мировой цитадели большевизма—к СССР. Германский фашист объясняет, что он понимает под словом «социалистический», значащимся в названии его партии: «Социализм—это пруссачество. Понятие „пруссачества» совпадает с тем, что мы понимаем под словом социализм» (Гебельс). Это откровенное признание сочетается с борьбой против марксизма подлинно варварскими методами, которые по заявлению фашистов якобы привели уже к «искоренению марксизма».

В своем докладе на XVII Съезда ВКП(б) Сталин указал: «Говорят, что на Западе в некоторых государствах ужн уничтожен марксизм. Говорят, что его уничтожило будто бы бурлсуазно-националистическое течение, называемое фашизмом. Это, конечно, пустяки. Так могут говорить лишь люди, не знающие истории. Марксизм есть научное выражение коренных интересов рабочего класса.Чтобы уничтожить марксизм, надо уничтожить рабочий класс. А уничтожить рабочий класс невозможно».

Борясь против классовых партий и организаций пролетариата, фашизм запрещает всякие партии и организации кроме своих, которые он выставляет в виде надклассовых, общенациональных, «государственных». Включая в свою «государственную» партию все другие реакционные партии и группировки, беспощадно разгоняя наряду с пролетарскими все либеральные, республиканские, радикальные, демократические и др. партии оппозиционных фашизму прослоек буржуазии и мелкой буржуазии, фашисты стремится создать одну империалистическую партию под вывеской «национальной» и «общегосударственной».

Ликвидируя систему буржуазной демократии, фашисты откровенно заявляет в лице Муссолини: «Фашизм борется со всякой демократической идеологией»

 (статья в «Итальянской энциклопедии»), Борясь против единственно верного и научного марксистско-ленинского учения о государстве как об аппарате классового насилия, фашисты декларирует пустую теорию «корпоративного государства», не скрывая иногда, что основным ядром этого государства является капиталист. Все эти теории «единства нации», «национального сотрудничества», «подчинения частных интересов общим», «корпоративного государства» и т. п. пропагандируются фашистами не только для целей внутренней политики, но и для задач захватнической внешней политики фашистских государств.

В области внешней политики фашист преследует исключительно цели и задачи наиболее реакционных империалистических элементов финансового капитала, т. е. войну за новый передел мира, захват новых рынков, подчинение и порабощение малых и слабых государств и наций, срыв мирных отношений между государствами, создание военных коалиций, организацию войны против СССР.

 Муссолини напр. в своей статье в «Итальянской энциклопедии» объявил, что «рост империи является основным проявленном мужественности»

Что «фашизм не верит ни в возможность, ни в пользу вечного мира», что «только война доводит человеческую энергию до ее высшего напряжения и кладет печать благородства на народы, обладающие мужеством идти на войну». Гитлер в «Моей борьбе» декларирует, что «в вечной войне человечество стало великим—в условиях вечного мира человечество погибло бы», и прямо заявляет, что Германия должна получить новые земли «только за счет России» и «пограничных с нею государств».)

Основные пропагандисты Социального дарвинизма. Герберт Спенсер «естественный отбор» между людьми. Томас Мальтус термин «естественный отбор» и социальный дарвинизм, «происхождение видов» в процессе первоначального накопления капитала. Социальный дарвинизм — это Естественный отбор и Выживания наиболее приспособленных к социологии, экономике и политике? Идеи «расовой борьбы», Борьбы между собой за существование различных рас?Конфликты между индивидами, группами, обществами, институтами, обычаями и др. и способы их решения? Инстинктах, наследственности, адаптации к изменениям окружающей среды, конкуренции между людьми при капитализме? Борьба между национальными или расовыми группами, поддерживают авторитаризм, евгенику, расизм, империализм или фашизм? Идея Чемберлена о борьбе «арийской» и «семитской рас» как стержне мировой истории?

Область применения дарвинизма имеет свои резко очерченные границы. Она ограничивается рамками биологии. Механическое перенесение дарвинизма за пределы биологии, объявление его универсальной методологией науки не только приводит к неправильным выводам, но превращает это тонкое и революционное орудие биологического исследования в самое реакционное псевдоучение, бессильно пытающееся оправдать капиталистическое общество с его неслыханной эксплуатацией трудящихся масс. Чтобы убедиться в этом, стоит только вспомнить геккелевские разговоры о дарвинизма как о «тенденции аристократической, но никак не демократической, а тем менее коллективистской», его преклонение перед Бисмарком, вспомнить «демократический идеал» Г. Спенсера, построенный на основах дарвинизма, социологич. построения Альфреда Уоллеса и др. т. н. социальных дарвинистов, а также наконец рассуждения самого Дарвина на темы об общественном развитии.

Широкий размах получил социальный Дарвинизм во время империалистской войны и в послевоенные годы.

На основе дарвиновского естественного отбора воздвигались самые различные общественные теории от индивидуалистических до анархо-синдикалистских. Во время войны «ученые» каждой воюющей империалистской клики из сил выбивались, чтобы доказать, что победа противной стороны будет форменным издевательством не только над «законами права и справедливости», но и над законом естественного отбора, установленным Дарвином, ибо самой приспособленной разумеется является та империалистская клика, представителем которой выступает данный «ученый». После войны, когда непосредственная революционная ситуация стала угрожать устоям капиталистического общества, многие «дарвинисты», выполняя социальный заказ своего класса, стали на основании «дарвинизма» доказывать, что уничтожение буржуазии как класса неизбежно должно привести к гибели человечества, ибо буржуазия в «борьбе за существование» веками якобы отбиралась, и в наст, время в этом классе сосредоточено самое лучшее, самое ценное, что есть в человечестве с биологической точки зрения.

Перенесением биологических закономерностей развития животного и растительного мира на человеческое общество человек игнорируется как сознательно действующий субъект, превращается в пассивный объект. Биологический метод, применяемый к исследованиям человеческого общества, имеет дело не с конкретным человеком, являющимся в одно и то же время и субъектом и объектом, а с выдуманным, несуществующим животным в образе «человека». История животных определяется слепыми, бессознательными силами. Общие законы развития проявляются здесь путем взаимодействия этих слепых сил. Никакой сознательной цели здесь нет. Что же касается человеческого общества, то здесь, наоборот, ничто не делается без цели, без определенного намерения.

Ибо, как правильно замечает Ф.Энгельс, «в истории общества действуют люди, одаренные сознанием, движимые убеждением или страстью, ставящие себе определенные цели».

В «Диалектике природы» Энгельс так формулирует своеобразие человеческой истории: «Вместе с человеком мы вступаем в область истории. И животные обладают историей, именно историей своего происхождения и постепенного развития до своего теперешнего состояния. Но эта история делается помимо них, для них, а поскольку они сами принимают в этом участие, это происходит без их ведома и желания. Люди же, чем больше они удаляются от животных в тесном смысле слова, тем более они начинают делать сами сознательно свою историю, тем меньше становится влияние на эту историю непредвиденных факторов, не контролируемых сил и тем более соответствует результат историч. действия установленной заранее цели». Само собой разумеется, это не значит, что человек совершенно не подчиняется биологическим законам.

Человек подобно остальным животным ест, пьет, размножается, болеет, умирает. Эти процессы, взрослеет, умирает. Эти процессы, взятые сами по себе, конечно, биологические, и в этой области права биологии неоспоримы. Но в той области, где дело идет о человеческой деятельности, о человеческой истории, о человеческом обществе, там биологии делать нечего. Здесь биологию сменяет социология. История человеческого общества определяется не дарвиновской борьбой за существование, а сменой форм труда, эволюцией средств производства. Труд и средства производства в своей наиболее совершенной форме встречаются исключительно è человеческом обществе. Правда, средства производства и формы трудового процесса не только не исключают борьбу в человеческом обществе, но на определенных ступенях своего развития даже ее обусловливают.

Однако классовая борьба ничего общего не имеет с биологической борьбой за существование. Борьба в природе слепо приводит к приспособлению организма к среде. Производство же и обусловленная им на определенных этапах развития борьба классов приспособляет среду к потребностям человека. Животные в процессе эволюции приспосабливаются к использованию уже готовых в природе средств к существованию, человека же одни готовые произведения природы не могут удовлетворить. Человек создает себе средства к существованию, которых природа сама, без вмешательства человека, никогда не произвела бы. Человеческая история отличается от истории остальных организмов тем, что она является продуктом активного участия людей: свою историю человек делает сам.
С тех пор как человек начал делать орудия, он стал резко выделяться из остального животного мира, его развитие пошло быстрым темпом, опережая развитие остальных животных.

Дарвин не согласен с мнением, будто одному только человеку свойственна способность употребления орудий. Благодаря своим орудиям производства человек обособился от остальных живых существ и стал сам творить свою историю. Дарвин не согласен с мнением, будто одному только человеку свойственна способность употребления орудий. Он приводит ряд примеров, свидетельствующих об употреблении как бы зачатков орудий многими животными. Обезьяна сучьями отбивается от своих врагов, слон ветками прогоняет севших на него мух и т. п. Все это конечно. верно. Но все-таки какая огромная дистанция между случайными «орудиями» обезьяны, применяющимися от случая к случаю, и постоянным топором человека хотя бы каменного века, не говоря уже о современных паровых и электрических машинах в десятки тысяч л. с.

Дарвин не видел здесь качественной разницы. А между тем это новое качество играет здесь решающую роль. То, что раньше было чисто случайным, не играло существенной роли в жизни одного вида, стало отличительным признаком другого. Плеханов по этому поводу совершенно справедливо пишет: «В истории развития вида „слон» употребление веток в борьбе с мухами наверно не играло никакой существенной роли: слоны не потому стали слонами, что их б. или м. слоноподобные предки обмахивались ветками. Не то с человеком. Все существование австралийского дикаря зависит от его бумеранга, как все существование современной Англии зависит от ее машин. Отнимите от австралийца его бумеранг, сделайте его земледельцем, и он по необходимости изменит весь свой образ жизни, все свои привычки, весь свой образ мыслей, всю свою природу».

Было время, когда орудия в жизни человека играли примерно такую жe роль, как ветка в жизни слона. Но тогда «человек» еще не был человеком. Он не выделялся из ряда других обезьянообразных существ и подчинялся общим с ними биологическим законам. Но вот орудия труда начинают приобретать все большее и большее значение в жизни человека, все шире и глубже развиваются производительные силы и наконец наступает такой момент, когда они начинают играть решающую роль во всей его общественной жизни. Этот момент и есть скачок нашего дикого обезьянообразного предка в царство, человека.

Борьба за существование принимает новые формы, подчиняющиеся новым законам, обусловленным степенью развития производительных сил. Биологические факторы развития отступают на задний план и уступают свою роль социальным факторам. В орудиях труда человек приобретает новые искусственные органы, гораздо более мощные средства борьбы за существование, чем естественные органы животных. Эволюция животных есть не что иное, как видоизменение их естественных органов, между тем как в эволюции человеческого общества первенствующую роль играет усовершенствование искусственных органов. История человечества в основе своей есть история развития его искусственных органов, его орудий труда, его производительных сил.

В животном мире более приспособленным окажется тот, кто случайно приобретет какое-нибудь полезное свойство

Органы животного, прогрессирующие под влиянием естественного отбора, неотделимы от тела животного. Они находятся в исключительном распоряжении своего обладателя, и никакие другие животные не могут использовать их в своих интересах. Искусственные же органы человека не связаны органически с субъектом, изобревшим их. Они легко могут быть использованы другими людьми даже против их изобретателя. В животном мире более приспособленным окажется тот, кто случайно приобретет какое-нибудь полезное свойство. В человеческом же обществе более приспособленным будет не тот, кто первый изобретет новое орудие труда, и не тот, кто будет работать этим орудием, а тот, кто сделает его своей собственностью, а отсюда ясно, какое глубокое различие лежит между приспособлением в естественных условиях и приспособлением в человеческом обществе.

Это — величины несоизмеримые. В человеческом обществе «настоящая борьба за существование происходит, можно сказать, не между людьми, а между искусственными орудиями их деятельности» (Лафарг). Точно так же не выдерживает никакой критики и оправдание войны с точки зрения теории естественного отбора. Война есть явление чисто социальное, основным, определяющим моментом здесь является не биологическая борьба за существование, а стремление господствующих классов одного народа к обогащению (в той или иной форме, смотря, по условиям, эпохи) за счет другого народа. Здесь естественный отбор не может получить применения, и исход борьбы определяется не биологическими преимуществами той или другой стороны, а ее численностью, технической высотой ее армии, моментами идеологического порядка и т. п.

Такое «выключение» человека из животного мира может некоторым показаться неправомочным с монистической точки зрения. Но подобное представление о монизме неверно. Материалистический монизм утверждает преемственную связь между отдельными стадиями развития материального мира, но отрицает отожествление этих стадий. Монизм отрицает единообразие мира, он утверждает единство его многообразия, стало быть, и своеобразие каждого этапа его развития. Применение Дарвинизма к явлениям неорганической природы так же несостоятельно, как и его применение в исследованиях общественных явлений. Нельзя говорить серьезно о борьбе за существование или выживании наиболее приспособленных в неорганическом мире.

Заключение

Ибо здесь нельзя говорить о разладе между интенсивностью размножения и средствами к существованию по той простой причине, что неорганический мир не размножается и не питается. Все приведенные факты и положения свидетельствуют, что дарвинизм за границами биологии теряет всякий смысл?

Всякие попытки перешагнуть эти границы обречены на явную неудачу? Борьба за существование принимает новые формы, подчиняющиеся новым законам, обусловленным степенью развития производительных сил. И до сих пор существуют колонии и метрополии. Ведутся войны за ресурсы и за демократию. Дарвинизм и человек????

Дарвинизм и Тимирязев, Климент Аркадьевич пропагандист эволюционного учения Дарвина

Тимирязев, Климент Аркадьевич (1843— 1920), великий русский учёный-революционер, крупный ботаник-физиолог, горячий пропагандист эволюционного учения Дарвина, талантливый популяризатор физиологии растений как основы рационального земледелия. Т. родился 3/V1 (22/V) 1843 в Петербурге в передовой по политическим взглядам дворянской семье.

В Петровской академии, наряду с чтением лекций по всем отделам ботаники, Тимирязев вёл и интенсивную научно-исследовательскую работу, для чего им была организована специальная физиологическая лаборатория и построен первый в России (и один из первых в Европе) вегетационный домик для культуры растений в сосудах. В 1875 Тимирязев защитил в Петербургском университете докторскую диссертацию на тему «Об усвоении света растением», после чего был утверждён в звании ординарного профессора.

В Петровской академии Тимирязев пользовался большой любовью и популярностью у студенчества и в то же время за свои передовые убеждении навлёк на себя неудовольствие царского правительства. Поэтому, когда в 1892 Петровская сельскохозяйственная академия как центр сосредоточения «неблагонадёжных» профессоров и студентов была закрыта и на её месте открыт Московский сельскохозяйственный институт, то в число других неугодных правительству профессоров Тимирязев был «оставлен за штатом» и не допущен к дальнейшему преподаванию.

Профессорская деятельность Тимирязева не ограничивалась Петровской академией. В 1877 он был избран в Московский университет на кафедру анатомии и физиологии растений и организовал здесь прекрасно оборудованную для своих изысканий лабораторию, куда и перенёс центр тяжести своей научной работы. В 1885 он разработал подробный план устройства около университета, в Александровском саду, опытной станции для ботанических и агрономических, исследований и широкой пропаганды научных знаний, но проект этот не был осуществлён.

Тимирязеву пришлось ограничиться сооруженном небольшой теплички для вегетационных опытов на крыше университетского здания.

 В Московском университете Тимирязев очень скоро стал одним из любимейших профессоров, его лекции посещались студентами всех факультетов. Студенты ценили его не только за научную н преподавательскую работу, но и за то, что он был всегда горячим поборником свободы научной мысли и автономии высшей школы, защитником студентов от полицейского произвола и пропагандистом передовых демократических. идей.

Последнее всегда вызывало неудовольствие и придирки царского министерства народного просвещения. В 1898, когда исполнилось 30 лет преподавательской деятельности Тимирязева, он по действовавшему тогда университетскому уставу должен был оставить заведывание кафедрой и продолжал преподавание уже в качестве сверхштатного профессора. В 1911, когда грубое нарушение университетской автономии со стороны реакционного министра народного просвещения Кассо повлекло за собой демонстративный выход в отставку боле 100 профессоров и преподавателей Московского университета, вместе с ними покинул университет и Тимирязев.

Он тяжело заболел ещё в декабре 1909 и вследствие частичного паралича половины тела мог работать только дома и должен был воздерживаться от всяких общественных выступлений. Одновременно Тимирязев продолжал и свою литературную работу, подготовляя к печати сборник своих публицистических статей под названием «Наука и демократия» и сборник научных работ «Солнце, жизнь и хлорофилл». В конце апреля 1920 Тимирязев заболел крупозным воспалением лёгких и в ночь с 27 на 28 скончался.

С самого начала своей научной деятельности Тимирязев поставил перед собой задачу—возможно глубоко и детальнее изучить самый основной физиологии, процесс, совершающийся в зелёных растениях—процесс усвоения углерода из углекислого газа атмосферы за счёт энергии солнечных лучей и создания, таким образом, органического вещества из неорганических, относительно простых веществ—углекислоты и воды.

Сам Тимирязев ещё в одной из своих первых работ так сформулировал эту задачу: «Изучить химические и физические условия этого явления, определить составные части солнечного луча, участвующие посредственно или непосредственно в этом процессе, проследить их участь в растении до их уничтожения, т. е. до их превращения во внутреннюю работу, определить соотношение между действующей силой и произведённой работой». На решение этой задачи и были направлены все его экспериментальные исследования, которым он отдал большую часть своей жизни.

В своей более крупной работе «Спектральный анализ хлорофилла» (1871) Тимирязев подверг детальному изучению тот зелёный пигмент, основной функцией которого является поглощение и переработка лучистой энергии солнца в клетках растений, причём главное внимание было уделено оптическим свойствам хлорофилла, его способности поглощать и перерабатывать световые лучи определённой длины волны, которая обусловливает собою ого спектр поглощения.

Это изучение явилось для Тимирязева необходимой предпосылкой для его исследования «Об усвоении света растением» (1875).

 В этом исследовании Тимирязев пржде всего установил тот основной факт, что между участием света в процессе ассимиляции углекислоты растением и его поглощением хлорофиллом имеется прямая причинная зависимость, так как по закону Гершеля фотохимичоское действие может быть вызвано только лучами, поглощаемыми изменяющимся телом.

Для доказательства этого положения Тимирязев усовершенствовал приёмы газового анализа, построив газовую пипетку, при помощи к-рой можно было анализировать воздух в эвдиометрах с листьями растений с небывалой до того точностью, именно до 0,001 см*. Эти эвдиометры Тимирязев помещал в различные участки возможно более чистого спектра и нашёл, что кривая разложения углекислоты листом вполне соответствует кривой поглощения света хлорофиллом.

Таким образом было доказано, что в основе усвоения углекислоты зелёным листом лежит чисто фотохимических процесс.

Эти исследования Тимирязева имели большое принципиальное значения в них впервые при изучении физиологич. процессов в растениях был применён закон сохранения энергии, незадолго до того установленный в физике блестящими работами Гольмгольца и Роборта Майера.

Он установил также, что количество разложенной углекислоты возрастает с увеличением напряжения света приблизительно до «половины непосредственного полуденного спета солнца» и что дальнейшее усиление света узко не сопровождается усилением процесса фотосинтеза. В ясные солнечные дни значительная часть света оказывается уже излишней—факт чрезвычайно важный для понимания протекания фотосинтеза в природных условиях.

Тимирязев был в числе первых русских физиологов растений, получивших признание и уважение за границей.

Большое значение для развития в России, широкого интереса к физиологии растений и научной агрономии имела проводившаяся Тимирязевым работа но популяризации этих наук, к-рук Тимирязев ставил наравне со своей чисто научной деятельностью, говоря, что надо работать для науки, а писать для народа.

Зимой 1875— 1876 Т. прочёл в Москве, в Политехническом музее, десять общедоступных лекций о жизни растений.

Изданные отдельной книгой под заглавном «Жизнь растопил», они многократно переиздавались и переиздаются до сих пор, и являются, несомненно, лучшим в мировой литературе общедоступным излоэкением основ физиологии растений, не утратившим своего значения и до настоящего времени, Большим успехом пользовались и другие публичные лекции Тимирязева, посвящённые гл. обр. тем вопросам физиологии растений, которые тесно связаны, с агрономич. проблемами. Изданные затем в виде сборника «Земледелие и физиология растений», эти лекции оказали глубокое влияние на развитие русской агрономич. мысли и создали Тимирязеву большой авторитет в агрономич. кругах.

В этих лекциях Тимирязев проводил мысль, что «физиология растений есть основа рационального земледелия» и что наука не должна отрываться от практики, «должна сделать труд земледельца более производительным». Успеху книг и статей Тимирязева в большой степени способствовало также и то, что они были написаны чрезвычайно живо и увлекательно, безукоризненным русским языком, не уступающим языку лучших худоэкеетвеиных произведений. Тимирязев, по справедливости, должен быть признан непревзойдённым мастером популяризации науки.

Дарвинизм и Мечников Илья Ильич пропагандист эволюционного учения Дарвина

Мечников Илья Ильич(1845—1910), знаменитый русский зоолог-эмбриолог, ставший впоследствии одним из основателей современной экспериментальной медицины. Мечников. получил образованно в харьковской гимназии и на естественном отделении Харьковского университета; в 1864—67 работал в Гиссене (у Лейкарта), Гёттингоно, Мюнхене, Неаполе и Мессине. В 1867 получи л степень магистра зоологии и избран доцентом в Новороссийском университета (в Одессе); оттуда перешел в Петербургский университет, где в 1868 получил степень доктора зоологии. С 1870 Мечников был профессором Новороссийского ун-та ( в Одессе), в 1882 по независящим от него обстоятельствам вышел в отставку; с 1886 заведывал одесской бактериологической станцией.

В 1888, неудовлетворенный политическими условиями царской России, переехал для работы в Париж, в Пастеровский ин-т, в котором и оставался до своей смерти. Вступление Мечникова на научное поприще совпало с появлением классического труда Фрица Мюллера 304 «За Дарвина» (1864), положившего начало эволюционному направлению в зоологии на основе изучения эмбриологии ракообразных; оно определило направление работ М. €0-х и 70-х гг., которые посвящены эмбриологии беспозвоночных. Темой магистерской диссертации (1867) послужил а эмбриология головоногого моллюска Sepiola , докторской (1868) — ракообразного Nebalia ; дале е последовал ряд работ по эмбриологии иглокожих (1869) (морских ежей, морских звезд, офиур, голотурий), которые являются основными в этой области, работы по эмбриологии туникат (асцидии), червей (полихеты, турбеллярии), пауков , многоножек и в особенности кишечнополостных (1874—86) (гидромедузы, сцифомедузы, сифонофоры).

Здесь Мечников доказал, что в ряде случаев образование двуслойного зародыша (гаструлы) происходит не тем путем, который Геккель считал основным и примитивным, т. е. путем впячивания (инвагинации), а путем выселения внутрь клеток наружного слоя (иммиграции) или путем отщепления от них внутреннего слоя (деламинации); образующаяся вначале личинка, с компактной энтодермой получила название паронхимулы. Эмбриологические работы Мечникова, наряд у с работами А. О. Ковалевского, заложили прочную основу эмбриологии беспозвоночных. С середины 80-х гг. внимание Мечникова привлекает начавшая развертываться в то время бактериология, гл. обр. борьба организма с проникающими в него бактериями, и работы последующего периода относятся к области патофизиологии и учению об иммунитете.

Исходной точкой для них послужили наблюдения, сделанные Мечниковым во время эмбриологических исследований над внутриклеточным пищеварением; клетки, обладающие способностью к амебоидному движению, нередко поглощают посторонние вещества, и если последние органической природы, то растворяют их путем переваривания. Эти клетки были названы им фагоцитами, а явление поглощения—фагоцитозом. В 1892 появились «Лекции о сравнительной патологи» воспаления» (на французском и русском языках); в них сущность воспаления сводилась к фагоцитарной реакции организма на проникшие в него болезнетворные агенты, которая наблюдается у всех животных , в том числе простейших и беспозвоночных, тогда как сосудистая реакция (к которой прежде сводили воспаление ) только облегчает лейкоцитам эмиграцию из сосудов и дает возможность им скопиться вокруг места повреждения.

Эти работы легли в основу современного учения о воспалении.

За этим последовали экспериментальные работы Мечникова о холерных вибрионах, об антитоксинах и клеточных ядрах—цитотоксинах. Приложение фагоцитарной теории к учению о невосприимчивости организма к заразным болезням было сделано в сочинении «Невосприимчивость в инфекционных болезнях» (франц. издание в 1901, рус . перевод в 1903). Учение Мечникова скоро получило широкое распространение, но, с другой стороны, подверглось сильной критике, гл. обр . со стороны немецких ученых, которые выдвинули в противовес клеточной гуморальную теорию иммунитета, по которой уничтожение бактерии вызывается жидкостями организма , а фагоциты поглощают только трупы бактерий.

Однако это противопоставление в наст, время преодолено, и фагоцитарная теория входит как часть в учение об иммунитете. В 900-х гг. Мечников применяет фагоцитарную теорию для объяснения старческих изменений в организме; сюда относятся исследования о поседении волос, о разрушении нервных и железистых клеток особыми фагоцитами, взамен которых развивается соединительная ткань. От исследования причин старости Мечников переходит к изучению условий долговечности животных и человека и приходит к выводу, что укорочение жизни зависит от ядовитых продуктов (фенолов), которые выделяются бактериями толстых кишок и, всасываясь, вызывают склероз, поэтому, как правило, «долговечность обратно-пропорциональна длине толстых кишок». Учение о старости и долговечности было изложено Мечниковым в сочинениях, заключающих в себе философию человеческой жизни: «Этюды о природе человека» (франц. издание, 1903, рус. 4-е издание, 1913), «Этюды оптимизма» (рус. 2-е издание, 1909) и «Сорок лет искания рационального мировоззрения» (2-е издание, 1914). В 1908 М. получил (пополам с Эрлихом) Нобелевскую премию по медицине.

Дарвинизм и Ковалевский, Александр Онуфриевич пропагандист эволюционного учения Дарвина

Ковалевский, Александр Онуфриевич (1840—1901), знаменитый эмбриолог, известный своими выдающимися работами по сравнительной эмбриологии. Ковалевский учился в Петербургском ун-те; в студенческие годы и по окончании университета ездил за границу и работал в Гойдельберге, Тюбингене и Неаполе. В своей магистерской диссертации «История развитии ланцетника» (1865) Ковалевский показал , что принципиального различия между развитием беспозвоночных и позвоночных нет. В этой же работе Ковалевский опубликовал и открытый им инвагинационпыи способ гаструляции. В своей докторской диссертации «Анатомия и история развития Phoronis»(1867) Ковалевский показал, что т. н. актинотроха является личинкою Phoronis).

Начиная с 1868 Ковалевский занимает кафедры в различных провинциальных университетах: Казанском, Киевском, Новороссийском (в Одессе); продолжаются и его поездки за границу, в том числе на Красное море и в Алжир. В 1890 Ковалевский получает звание академика, а с 1891 занимает кафедру гистологии в Петербургском ун-те. Ковалевский написал более 60 работ, посвященных преимущественно эмбриологии различных групп животных (гл. обр. беспозвоночных). Упомянем его работы о гребневиках, в которых доказано наличие зародышевых пластов у этих животных; работы об асцидиях, в которых устанавливается близость этих животных к хордовым, гомология хорды и нервной трубки в обеих группах, гомология нейроэнтерических каналов и их истолкование ка к остатков бластопора.

Ковалевским впервые были описаны (1867) зародышевые листки у иглокожих (голотурий). Ковалевский открыл также половой диморфизм у бонелли, и (см.) и показал наличие у хитона (см.) мезодермических полосок и парной закладки вторичной полости тела. Ряд работ Ковалевским посвящен развитию членистоногих, в частности метаморфозу и эмбриональному развитию мух. Эти работы имели громадное значение для эмбриологии насекомых, в них впервые было развито учение о зародышевых пластах по отношению к этой группе животных. Исследование процесса гистолиза, распада тканей во время метаморфоза у мух, привело Ковалевского к утверждению большого значения в этом процессе фагоцитоза (см.), что и было подтверждено позднейшими многочисленными исследованиями.

Кроме чисто эмбриологических работ, перу Ковалевского принадлежит ряд работ по морфологии кишечнодышащих, пиявок , но органам выделения и фагоцитарным. И. Ежиков. КОВАЛЕВСКИЙ, Владимир Онуфриевич (1842— 1883), младший брат Александра Онуфриевича Ковалевского (см.), крупнейший рус. палеонтолог. Окончил училище правоведения в Петербурге, но по специальности не работал и занялся переводом и изданием книг по естествознанию. В 1869 уехал за границу, где увлекся геологией и палеонтологией и в короткий срок написал ряд крупных палконтологических работ.

Классические монографии Ковалевского, написанные на трех европейских языках (французском, немецком и английском), кладут начало эволюционному направлению в палеонтологии; они представляют «настоящий трактат о методе в палеонтологии» (Долло) и в этом смысле не утратили значения и в настоящее, время, несмотря на огромный новый фактический материал, собранный с тех пор. В этих монографиях поставлены все основные проблемы палеонтологии позвоночных (развитие ступни, развитие зубного аппарата , механика конечностей, адаптивная радиация ) и заложены основы новейшего палеобиологического метода. Крупнейшие современные палеонтологи (Долло, Осборн) считают Ковалевского своим учителем.

Дарвинизм и Уоллес Альфред Рессель пропагандист эволюционного учения Дарвина

Уоллес Альфред Рессель (1823— 1913), знаменитый англ. натуралист, разделивший с Ч. Дарвином славу основателя теории естественного отбора. Учился в низшей школе в Хертфорде, был пекрое время землемером, потом школьным учителем и рано заинтересовался под влиянием Бетса ботаникой, гербаризацией и собиранием насекомых. В 1848 Уоллес совместно с Бетсом отправился в Юж. Америку и 4 года провел на р. Амазонке, собирая коллекции. В 1854 Уоллес отправился на Малайский архипелаг, где изучал фауну, флору и геологию этих островов. Уоллес в это время уже был знаком с «Основами геологии» Лайела, с дарвиновским «Дневником путешествия на корабле „Бигль»» (а во втором издании «Дневника» уже чувствуются эволюционные идеи автора) и с книгой Р . Чемберса «Следы творения» («Vestiges of Crea-tion»), хотя и полной ошибок, но живо написанной в духе эволюционных идей.

Чтение этих книги личный богатый опыт привели Уоллеса к убеждению, что сходные виды организмов живут в близком соседстве друг с другом, а ископаемые виды близки к другим вымершим видам, им непосредственно предшествовавшим. В статье 1855, которую он написал в Сараваке на Борнео под заглавием «О законе, управляющем появлением новых видов» («On t h e Law which has regu-lated t h e I n t r o d u c t i o n of New Species» в «Ann. a n d Mag. N a t . Hist.», 1855), он изложил эти выводы в форме двух основных положений:

1) появление каждого вида географически и хронологически связано с появлением очень близкого к нему предшествовавшего вида;

2) виды образуются по плану предшествовавших форм. Таким образом, хотя Уоллес и был близок к идее эволюции, но он не решался выразиться в этой статье более определенно и употреблял старую терминологию, называя предшествующие формы не «предками», а «прототипами».

Переписка с Дарвином, в которую Уоллес вступил, запрашивая его мнения о напечатанной статье, дала дальнейший толчок его идеям. Как ясно из его письма к Бетсу от 4/1 1858, его особенно поразило, что Дарвин доказывает (вопреки Лайелу) , что в природе нет ни какой разницы между происхождением видов и разновидностей.

 Дарвинизм и Гоббс (Hobbes), Томас пропагандист эволюционного учения Дарвина

 Гоббс (Hobbes), Томас (1588—1679), английск. философ-материалист и политический

мыслитель. Род. в Мальмсбери, в семье священника, учился в Оксфордском университете и 20-ти лет уже преподавал логику; научно-литературной деятельностью занялся значительно позже, 40 лет от роду. Гоббс много путешествовал и подолгу живал в Европе, завязав дружбу с крупнейшими умами эпохи—Галилеем и Гасенди. Вернувшись в Англию в 1637 Гоббс принял участие в политической жизни страны, проявив консервативные симпатии [первая теоретико-политическая работа—«Элементы права естественного и гражданского» («The Elements of Law, Natural and Political», 1640)].

В начале революции Гоббс выехал во Францию, проведя там 11 лет в эмиграции, в течение которых им были написаны основные политические произведения «О гражданине» («De cive»)—третья часть системы (1642) и «Левиафан» («Leviathan, or the Matter, Form and Power of a Commonwealth, Ecclesiastical and Civil», 1651). Несмотря на личные консервативные симпатии и на службу в качестве воспитателя у будущего короля Карла II, Гоббс по своим теоретическ. взглядам осуждал роялистов, боровшихся с революцией; это привело к отставке Гоббса и его возвращению в Англию, где О. Кромвель (см.) от имени республики предложил ему пост государственного секретаря, от которого Гоббс, однако, отказался.

В 1655 Гоббс издал первую часть системы, «О теле» («De corpore»), а в 1658—вторую часть «О человеке» («De homine»). В эпоху реставрации Гоббс Подвергся преследованиям за свое вольнодумство и отношение к республике; ряд сочинений его был запрещен к печатанию. Реакция, с кругами которой Гоббс был лично связан, не могла простить ему его материализма и независимых теоретико-политических позиций. Продолжая развивать материалистическ. философию, начало которой в Англии в новое время было положено Ф. Бэконом (см.), Г. является, по преимуществу, систематиком. Философия для него есть «рациональное познание действий или явлений из их известных нам причин или производящих оснований и, наоборот, возможных производящих оснований из известных нам действий».

Однако, в отличие от конкретного применения рациональн. метода к данным чувств, как это было у Бэкона, Гоббс, хотя и исходит из данных чувств, рациональное познание понимает односторонне—как вычисление. Все умственные операции он сводит к двум—к сложению и вычитанию; так, суждение для него—сложение понятий, умозаключение—сложение и вычитание суждений, аргументация в целом — те же математические действия над умозаключениями. Вследствие этого вся философская система Гоббса принимает характер абстрактного механического материализма. Понимание рационального познания как вычисления обусловливает и структурные особенности как философской системы Гоббса, так и всей систематики наук.

Из области философского, научного знания изъемлются не только теология и астрология, но и история как основанная на опыте, а не на научном вычислении. Единственной реальностью Г. Признает материальный мир, тела, к-рые и являются объектом философии. Но тела бывают естественные и искусственные; последние не в смысле продуктов материального производства, а в смысле таких предметов, которые являются продуктами человеческого общения: общество, или, что то же, государство.

Т. о. Г. по существу уже дает начало позднейшему делению знания на науки о. природе и науки об обществе; но так как искусственные тела создаются человеком, к-рый представляет своеобразное тело, тело естественное, но создающее тела искусственные, то человек требует специального изучения.

Отсюда три главных части системы Г.: о теле, о человеке, о гражданине. Вся классификация знания у Г. представляет линейный и, хотя и абстрактный, но объективный ряд: логика (общая наука о методе), онтология (изучающая самые общие свойства тел), геометрия, механика, физика (изучающие их частные свойства), психология и этика (изучающие человека как тело) и политика (изучающая общественные и политические явления, своего рода натуралистическая социология).

В теории познания Гоббс — сенсуалист. Он исходит из ощущения как первичногоакта в процессе познания, для своего времени правильно толкуя его как результат «давления какого-нибудь более отдаленного тела» и как «некое внутреннее движение в ощущающем субъекте, переданное через всю промежуточную среду до самых внутренних частей органа».

В онтологии Гоббса особенно выявляется абстрактный механический характер его материализма.

 Правиль-но усматривая в объективном бытии лишь материальные тела, он сущность материи полагает исключительно в протяжении ифигуре. Движение и на равных началах с ним’покой, хотя и являются по Г. Реальными акциденциями (т. е. свойствами самих ве-щей), однако, не общими для всех тел, а при-сущими только отдельным телам. В пере-воде на современный язык это значит, что: 1) движение не является столь же существенным свойством материи, как и протяжение, 2) покой не является частным случаем движения, а равнозначным с ним состоянием материи. Движение, хотя и является единственным основанием всего многообразия предметов, но ставится Г. Рядом с твердостью, цветом и т. п.

Протяжение тела отожествляется Г. с его величиной, ко-торая, существуя вне нас и независимо от нашего сознания, обусловливает в последнем представление пространства, к-рое, по утверждению Г., мнимо; отсюда неприемлемый для последовательного материализма вывод Г.: «пространство вообще есть лишь обретающийся в нашем сознании призрак какого-нибудь тела определенной величины и формы». Соответственно и время, по Г., существует «не в вещах в себе вне нас, а только в мышлении нашего разума» «как образ движения, поскольку мы в движении представляем себе раньше или позже». Такое учение о пространстве и времени не есть предвосхищение идеализма И. Канта (см.), так как, по Гоббсу, представление первого вызывается в нас объективно существующим протяжением, а представление второго—объективно совершающимся движением, но граничит с феноменализмом (см.), отрицающим пространство и время как коренные условия бытия, как формы существования материи. ,

Политическая теория Гоббса, оказавшая сильнейшее влияние на мысль 17 и 18 вв., покоится на теории общественного договора, полагающего конец естественному состоянию людей как войне всех против всех (bellum omnium contra omnes).

Эта всеобщая война, обусловленная правом всех на все и естественным желанием вредить другому, противоречит также естественному

праву на самосохранение. Отсюда проистекает основной естественный закон — мир должен быть достигнут, —который и приводит к общественному договору, полагающему начало общественному, или, что то же самое, государственному бытию. Государство рисуется Г. в образе сильнейшего мифического чудовища-левиафана, рождением которого является договор, душою—власть, членами— правители, кровью — деньги, цельюсуществования—благо подданных, здоровьем— согласие, болезнью—мятеж и смертью—революция. Из трех типов государств—монархии, аристократии и демократии —

симпатии Г. склоняются к первому, однако, все три возможны, и Г. теоретически заинтересован лишь в том, чтобы государственная власть в целом была абсолютна, совершенно подчиняя себе все другие возможные власти, напр. власть церкви. Отрицая право на революцию, Г., однако, своим учением освящал и революционные действия.

Поскольку единственным признаком государства Гоббс считал власть и поскольку политические партии характеризуются властью,

он и их должен был рассматривать как государства в государстве; между последними же, по учению Гоббса, всегда царит естественное состояние, т.е. война; и если революция, захват власти есть смерть одного левиафана, то в то же время она есть рождение другого левиафана. Т. обр., будучи сторон-ником абсолютной государственной власти, Г. вовсе не был защитником так назыв. легитимизма (см.), т. е.—в конкретной исторической обстановке английской революции 17 в.—сторонником монархич. реставрации Стюартов. Он был идеологом торгово-капиталистических кругов, заинтересованных в твердой государственной власти, а отнюдь не наследственной аристократии.